— Подвинься, я сяду.
— Садитесь, дядя Вася.
Маше стало стыдно, что подумала так о дяде Васе, но она все еще сердито поглядывала на всех из-под платка, как будто спрашивала, зачем ее позвали в эту темную, прокуренную комнату из ее чистенькой и светлой, с белыми занавесками.
В самом конце зала, у председательского стола, незнакомый мужчина из районного отделения говорил об аварийщиках. Маше казалось, что на путях кричит Колин паровоз. Потом она взяла себя в руки и стала слушать. Становилось интереснее. Выступавшие называли фамилии машинистов, которых Маша знала.
— Он и вчера стрелку на восьмом пути погнул, — сказала Маша дяде Васе, когда заговорили про рыжего Остапчука, который всегда подмигивал, проезжая мимо Маши. — Такой отчаянный. Его предупреждай не предупреждай — ему все равно.
Про Остапчука говорили долго, так что даже слушать надоело. Как будто он один был во всем виноват. А потом еще дядя Вася закричал:
— Наша женщина-стрелочница имеет сообщить факт про Остапчука. Дайте слово!
Остапчук, до того молчавший и поплевывающий на пол, взвизгнул:
— Недостойное оружие применяешь…
Председатель зазвонил в колокольчик.
— Встань, Куликова, и выйди сюда, — сказал он строго.
Маша стала оправдываться, что она ничего не знает, только сказала дяде Васе, как своему бригадиру, что Остапчук на маневровом паровозе погнул стрелку, не замедлил ход. А она дежурила около этой стрелки и хорошо все видела. Потом Маша распалилась и стала кричать, по-бабьи подпершись руками, что она не каменная, все видит, все стрелки на память знает, хоть ночью ее разбуди, у нее сердце изныло, глядя на машинистов.
Куликова в упор смотрела на незнакомого мужчину из районного отделения, как будто ему одному рассказывала, какие безобразия творятся на станции. Да и что рассказывать остальным? Знают. Все знают.
— Вы с нас спрашиваете за стрелочное хозяйство. Хорошо. Но надо и с них спрашивать, да построже, — и Маша кивнула в ту сторону, где особняком сидели машинисты.
Вернувшись на свое место, она сказала укоризненно:
— И как только вам, дядя Вася, не стыдно меня подбивать! Сами бы и сказали. А то некрасиво: Остапчук моему Коле знакомый… Он нам сосед.
После собрания Машу подозвали к столу и что-то говорили ей. Она поняла одно: незнакомый выговаривал председателю, что они, мол, жалуются на отсутствие людей, — а вот они, люди, вот золотые самородки, умей только их подобрать. Председатель был недоволен, как будто Маша подвела его, но бормотал что-то такое: «действительно», «со стороны виднее», «на ошибках мы учимся».
Маша вышла с собрания позже всех и пошла одна домой, в темноте. Она так привыкла к местности, что ни летнее небо, ни деревья над вокзалом, ни зеленые огни на путях не казались ей интересными. Интересным казалось другое — то, что через несколько месяцев у нее будет ребенок. Только она, да Коля, да докторша из поликлиники знают этот секрет. Сколько людей было сегодня на собрании, все они слушали, что кричала Маша, смотрели на нее, выбирали зачем-то в комиссию, и невдомек им было, что у нее совершенно особенная, никому не известная жизнь.