Никифор даже прослезился, когда ему прочли текст. Он проникся чувством к царю, которого еще недавно поносил самыми дрянными словами. Ему тут же захотелось ратных дел во славу отечества.
Пред тем атаман не больно усердствовал, осознавая отсутствие интереса к его добрым делам в Москве. Он больше бражничал, закатывая по случаю и без такового великие пиры, а еще разбойничал на маньчжурских дорогах, грабя азиатских купцов и устраивая сечу с отрядами попадавшихся на его пути маньчжуров. Гермоген часто выговаривал атаману за это, когда Никифор возвращался из очередного похода с трофеями. «Не то творишь! Врагов себе наживаешь, а нам друзья на Амуре нужны», — говорил он ему.
Впрочем, будет ли Никифор слушать духовенство! Мол, святой отец, о чем ты говоришь? Мы люди вольные, а про пьянство… Ведь и Господь любил выпить со своими апостолами. Или в Священном Писании не сказано о вине как о возбуждении человеческого духа? «И потере ума», — тут же добавлял старец, для которого вино всегда было лишь высочайшим Таинством Тела и Крови Господней. Гермоген считал, оно заповедано Господом лишь для святого причастия, а не для кокетства и кривлянья.
Атаман лишь горестно вздыхал. Он понимал всю правдивость слов духовного отца, но ничего не мог с собой поделать, ведь сам он — человек пропащий, можно сказать, обыкновенный висельник. Тогда зачем Никифору праведная жизнь, о которой постоянно талдычил ему старец? Мужчина продолжал гулять и разбойничать на дорогах.
«Гордыня в тебе, гордыня сидит. Оттого и все твои напасти. Господь гордым противится, а смиренным дает благодать», — упорно стоял на своем Гермоген.
Теперь вроде все наладилось. Получив царское прощение, атаман стал вникать в дела уезда. Он все чаще наведывался в соседние селища, стараясь помочь людям где словом, где делом. Тех же, кто дебоширил или жутко ленился, нещадно бил плетью, а то и сажал в яму на хлеб и воду. Люди не обижались на него. На то и атаман.
Лишь одну слабость оставил Никифор для себя и своих товарищей. Как пили раньше его казачки, так и теперь без браги и горелки никуда. Гермоген как духовное лицо крайне раздражался, злился, а порой даже кричал на Никифора и, вспоминая слова Моисея, обличавшего в своих песнях пьянство, называл ядовитой змеей с Гоморрских полей. Никифор же только спокойно улыбался. «Не кричи, святой старец, не сердись на нас, дураков. Какой казак без буйного веселья?» — спрашивал он старца. Ведь трезвый казак будет похлеще бабы. Тяжкая служба требует праздников, иначе отчаянная душа совсем иссякнет. Поэтому казаки и хлестали спиртное, кроме всего прочего, черпая ярость и силу для будущих подвигов. Гермоген эти слова пропускал мимо ушей, считая пьянство последним и пагубным делом. Напрасно атаман не хотел его слушать, ведь духовный отец пытался его наставить на путь истинный. Только пока не получалось…