— Давай, открывай ворота! — приказал он стоящим у нижнего боя казакам. — Вперед, братушки! Всыпьте окаянным по первое число!..
Внезапный дерзкий удар вызвал панику в маньчжурских рядах, и те начали в беспорядке отступать. Казаки, пешие, конные, с улюлюканьем гнались за ними, наводя на беглецов ужас.
— Эй, казачки! Пришел и наш черед! — пустив своего вороно-чалого в галоп, дерзко закричал Федор скакавшим с ним вперегонки товарищам. Конь фыркал, ярился. Почуял, бестия, запах крови. — Ату их! Ату! — поднял он высоко над головой саблю. Взмах — и толстый неуклюжий маньчжур, гремя доспехами, тяжело упал на землю. — Давай-давай, братцы, подожми! — попытался раззадорить казаков Опарин. — Уйдут же за стены — не достанем.
— Не уйдут! Гуляй, ребята! — шумели на скаку казаки, ловко орудуя саблями. Падали один за другим враги, поливая землю алой кровью.
Гудела земля под копытами коней, стонала.
— Давай-давай! Бей злодеев!
Так они и гнали врага через все поле. Ворвавшись в маньчжурский лагерь, албазинцы подожгли его, захватили две пушки, после чего отошли за стены.
Глава тринадцатая
ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА
1
Для Лантаня такой оборот событий стал полной неожиданностью.
— Позор! — кричал он на своих полководцев. — Где это видано, чтобы жалкая горстка варваров расправилась с прославленным императорским войском? Трусы! Я велю вам всем головы отрубить, а потом их пошлю в подарок женам!..
Всех начальников наказывать он не стал, а казнил лишь четверых из них, которые, рассудил Лантань, больше всех провинились в случившемся.
В стане албазинцев царил праздник. По такому случаю казакам даже позволили как следует поесть, а то с приходом маньчжур те капли в рот не брали. Тут, наоборот, разошлись. Всю ночь пили мед и пели песни. Маньчжуры слушали их и горько вздыхали.
— Наталья, теперь, кажется, все, — выпив на радостях, сказал жене Федор. — Уйдет враг — заживем мы лучше прежнего.
— Свадьбу надо нашим молодым справить, — сразу засуетилась та.
— Ты про Петра? Так справим! Куда денемся? — обнял он жену за плечи. — Знаешь, а девка-то у сына ничего, славная и покладистая.
— Покладистая, — подвязывая платок, согласилась жена. — Главное, сынок наш души в ней не чает.
— Может, забудет свою Любку?.. — с надеждой посмотрел на жену Федор. — С ума по ней сходил. Считай, и Катьку-то свою страдалицу из-за Любки потерял.
— Из-за нее, из-за кого же еще? Влюбчивые вы, Опарины, больно, поэтому часто страдаете. Ты ведь тоже свою азиатку-то вспоминаешь…
Федор нахмурился.
— Цыц, жена! Про это ни слова, — жестко оборвал он Наталью. — Сама ж хотела, чтобы я обо всем забыл, зачем тогда душу мне тревожишь?