Сказать по правде, я бы предпочел видеть в победителях Эсеха.
— Мастер Кытай! Я… мы…
Кузнец плакал. По корявому лицу его текли слезы — крупные, как летняя роса на листьях багульника. Слезы путались в морщинах, застревали в рыжей щетине, стекали в приоткрытый рот. Тыльной стороной ладони мастер Кытай утер лицо, размазав по щекам сажу. Солнце, успокоил себя я. Это все солнце. Белый Владыка, сделай так, чтобы все дело было в солнце…
— Внучата, — сказал кузнец. — Детишки пойдут.
Я обмер.
— Выращу, ремеслу обучу. Молоток подарю.
— Молоток?
— Ты не мешай. Пусть любятся, пусть. Девку понять надо, горе у нее. Ластится, квашня, к этим, — с нескрываемым презрением он кивнул на Эсеха. — В штаны лезет, ищет. А с них, с молокососов, какой спрос? Разве они знают, что куда совать? Совалка у них не выросла. Боятся девки-то, шарахаются. Орут, как резаные. Пятерых заиками сделала! Мы со старухой следим, лупим дурёху, на крюк вешаем… Да разве за ней, оглашенной, уследишь? Пугает детишек, а после рыдает втихомолку. Твой-то взрослый, хозяйство справное. Ума маловато, так разве ж в этом деле ум надобен? Слышь, и девка подтверждает! Да ты ухо-то наставь…
Я слышал. По-моему, на Восьмых небесах слышали.
— Не лезь, а? Сколько ждали, маялись — дождались…
— А мы?
— Что — мы? Кто — вы?
— Ну, спутники. Которые мальчишек в Кузню возят.
— И что?
— Мы же взрослые. Точно, взрослые! Чего она к нам не пристает?
Кузнец вздохнул.
— Боится, — объяснил он. — Боится она вас, перекованных. Страх ее берет, если по бабьему делу. Страх и ужас. Старуха выясняла: все внутри будто льдом кует. Гиблое дело, если льдом…
— Страх? А ухаживать за нами она не боится?!
— Тоже боится. Спрячется в кладовке, поплачет, чтоб никто не видел, и давай вас, лежачих, обихаживать. Кормит-поит, умывает, срамной туес выносит. Страх страхом, а больше ведь некому?
— А мы почему к ней не пристаем? Когда уже здоровые?
— Вы? — кузнец взъерошил мне волосы, как взрослый малышу. — Да вы же сами ее не хотите! Вот ты, например, хочешь?
Не успев сообразить, что обижаю мастера Кытая, я отчаянно замотал головой.
— Никто не хочет, — он криво ухмыльнулся. — Такие дела.
— Я хотел. Я правда хотел…
— Честно? Когда?!
— После перековки. Я уезжал от вас и думал, что женюсь на вашей дочке. Не сразу, потом. Я думал, думал и передумал. То есть забыл. Совсем из головы вылетело! Второй раз к вам приехал и не вспомнил. Вы простите меня, хорошо?
Кузнец долго смотрел на меня, словно впервые увидел.
— Славный ты парень, — буркнул он. — Ты поостерегись, славные долго не живут.
И обернулся к Эсеху: