Голос мой сорвался. Я готов был придушить себя за эту предательскую слабость. Нюргун с вороным уставились друг на друга. Принюхались, раздувая ноздри. Фыркнули, пустили слюни.
— Конь, — Нюргун засмеялся. — Люблю!
Эсех, кажется, хотел брякнуть какую-то гадость, но старший адьярай остановил младшего. Взял за плечо, развернул спиной к нам, лицом к себе.
— Бей! — потребовал Уот.
— Кого?
Эсех напрягся. Эсех засопел от возбуждения. Эсех облизал пересохшие губы. Мальчишка в открытую косился на нас с Нюргуном. Приказ начать драку был по̀ сердцу юному адьяраю. Уж если брат сам предлагает, велит, требует… Эсех хотел бить — наотмашь, с плеча, не давая пощады. Ведь ясно, ясно же, кого здесь следует бить смертным боем! Он ждал ответа, как летняя сушь ждет дождя, и ответ пришел громом с ясного неба:
— Меня!
— Тебя?
— Кэр-буу! Бей меня!
— Ты рехнулся?
— Бей!
Когда Мюльдюн-бёгё предложил мне ударить его, я, помнится, решил, что ослышался. Я тогда едва встал после перековки, а еще я успел слазить в бездну Елю-Чёркёчёх к трем колыбелям, и меньше всего хотел драться с собственным братом. Я сомневался, задавал вопросы; в Кузне дико визжал Мотылек, отданный в перековку. Без его визга я, может быть, и не сумел бы врезать Мюльдюну.
Эсех тоже решил, что ослышался. Он заранее выяснил для себя, кого будет бить, и не мог поверить, что Уот-сумасброд подставляется под зуботычины взамен Нюргуна. Но, в отличие от меня-слабака, бойкий мальчишка колебался недолго. Много позже я понял, отчего Эсех Харбыр так быстро согласился смазать по уху старшего брата. Уот Усутаакы жесточайшим образом обманул надежды Эсеха, поманил ложкой, полной сладкого меда, и спрятал ложку за спину. Такой обман требовал наказания.
— Н-на!
Чтобы достать до Уотова развесистого уха, мальчишке пришлось подпрыгнуть. Не успел Уот как следует замахнуться в ответ, а Эсех уже приложился кулаком и ко второму уху. На этот раз ему не понадобился прыжок — юный адьярай стремительно расширялся, приобретая облик боотура. До облачения в доспех по моим прикидкам оставалось удара три-четыре.
Я ошибся.
— Кэр-буу!
Одной-единственной затрещиной Уот сшиб парня на землю. Падая, Эсех извернулся немыслимым образом и вскочил уже в броне, с оружием в руках. Я впервые видел такую броню. Еще недавно похожий на кого угодно, только не на чудовище Нижнего Мира, сейчас молодой боотур внушал страх. Он смахивал на лесного деда-шатуна, матерого зверя, до срока вырвавшегося из берлоги. Шлем, панцирь, зерцало, наручи, поножи — все покрывал клочковатый мех, жесткий даже на вид. Кажется, шерсть росла прямо из металла. В ржавом колючем подшерстке копошились блохи, за неимением другой пищи пожирая друг друга. Непрестанное движение хищных блох, колыханье острых шерстинок, волны, пробегавшие по косматому доспеху — чудилось, что Эсех идет рябью, как озеро под ветром, меняет очертания, морочит взгляд.