Музыка нарастала и переполнялась чувствами. В бреду я видела дворец в небе, где-то между закатом и рассветом… дом с колоннами из лунного камня.
— Я видела Ночной Двор.
Он посмотрел в мою сторону.
— Я не посылал тебе этих видений.
Мне было всё равно.
— Спасибо. За всё, что ты сделал. Тогда… и сейчас.
— Даже после Ткачихи? Даже после той утренней ловушки для Аттора?
Мои ноздри раздулись, а челюсти сжались на секунду.
— Ты всё разрушаешь.
Рис ухмыльнулся, и я не заметила, изумились ли люди, когда Рис подхватил меня под колени и поднял нас в воздух.
Я поняла, что смогу полюбить… полёт.
* * *
Я читала в постели, слушая веселое потрескивание горящих березовых поленьев в камине. Когда я перевернула страницу, из моей книги выпал листок.
Я бросила один взгляд на кремовую бумагу и почерк на ней, и выпрямилась.
На ней Рисанд написал:
«Я, может быть, и бесстыдный любитель пофлиртовать, но, по крайней мере, у меня не ужасный характер. Ты должна прийти и обработать мне раны, оставшиеся после нашей снежной баталии. Из-за тебя у меня синяки по всему телу».
Что-то щелкнуло о тумбочку, и по полированному красному дереву покатилась ручка. Шипя, я схватила ее и нацарапала:
«Иди зализывай свои раны сам и оставь меня в покое».
Бумага исчезла.
Она пропала на некоторое время — гораздо дольше, чем требовалось, чтобы написать несколько слов, что появились на ней, когда она вернулась.
«Я бы предпочел, чтобы ты зализала мои раны».
Мое сердце забилось сильнее, быстрее и быстрее, и странное наслаждение прокатилось по моим венам, когда я перечитала его предложение несколько раз. Вызов.
Я плотно сжала губы, чтобы удержаться от улыбки, и написала:
«Вылизать тебя, где именно?»
Бумага исчезла, прежде чем я успела поставить точку.
Его ответ занял продолжительное время. И затем:
«Везде, где бы ты хотела вылизать меня, Фейра. Я бы хотел начать с «везде», но могу выбрать, если надо».
Я написала в ответ:
«Будем надеяться, что я в этом гораздо лучше, чем ты. Помню, как ужасно у тебя получалось Под Горой».
Ложь. Он слизывал мои слезы, когда я была на грани того, чтобы разлететься осколками.
Он сделал это, чтобы отвлечь меня — рассердить меня. Потому что чувствовать гнев было лучше, чем не чувствовать ничего; потому что гнев и ненависть были несгорающим топливом в бесконечном мраке моего отчаяния. Таким же образом музыка удержала меня от разрыва.
Люсьен приходил несколько раз, чтобы подлатать меня, но никто не рисковал так сильно, пытаясь не только сохранить мою жизнь, но и целостность моего разума — учитывая обстоятельства. Он делал то же самое последние несколько недель — подначивая и дразня меня, чтобы не оставить места пустоте. Он делал то же самое и сейчас.