Вигель заметил, как Николай Степанович вновь поморщился и приложил руку к левой стороне груди.
– Что с вами? – обеспокоенно спросил Пётр Андреевич.
– Ничего, ничего, – Немировский улыбнулся. – Просто дороги здесь больно ухабистые.
– Это вы верно сказали, барин, – пробасил кучер. – Барыня Елизавета Борисовна кой год собирается за дороги взяться, ан всё никак. А на наших-то дорогах и убиться легко.
– Вот что, Пётр Андреевич, допрашивать Амелина будешь ты. А я вмешаюсь, если возникнет нужда, – сказал Немировский. – Так что, пока мы не приехали, обдумай хорошо, как строить разговор.
Около больницы коляска остановилась. Вигель спрыгнул на землю и помог спуститься Николаю Степановичу. Немировский первым поднялся на крыльцо пристройки, в которой квартировал Амелин, и без стука толкнул дверь.
Из комнаты доносился запах гари. Сыщики осторожно заглянули внутрь. В печи горело яркое пламя. Всеволод Гаврилович, по пояс раздетый, сидел на полу и с ожесточением швырял в огонь книги, стопкой стоящие рядом. Тут же стояла фляга, которую время от времени Амелин подносил к губам и, сделав крупный глоток, занюхивал огрызком яблока. Врач, кажется, был уже сильно нетрезв, и Пётр Андреевич подумал, что говорить с ним будет нелегко. Он посмотрел на Николая Степановича, и тот сделал знак начинать. Вигель провёл рукой по волосам и спросил:
– Что это вы, господин Амелин, книги жжёте?
Всеволод Гаврилович поднял на вошедших красные, воспалённые глаза, криво усмехнулся:
– А на кой дьявол они мне теперь?!
В печь полетел том Фурье и начал быстро тлеть по краям. Немировский опустился на стул и, положив ногу на ногу, стал наблюдать развивающуюся сцену.
– Трагедия с молодым князем вас так огорчила? – продолжал Вигель.
– Ни черта вы не знаете и не понимаете, господа московские ищейки, чума вас забери! Искала борзая волка, да ежа укусила… Ненавижу всех… Всё ложь, всё от начала до конца! Я думал прожить жизнь умно! Умнее других! Я думал ни единой страсти, кроме желания пользы, не позволить закрасться в свою душу, в существование которой я предпочитал не верить, следуя учению этих умников! Чума бубонная! Проклятые умники! Проклятые книги! В них всё не так! Потому что жизнь – другая! Жизнь – подлая и низкая! – Амелин отхлебнул из фляги, закашлялся, запустил в печь книжкой «Колокола» и продолжил: – Я думал, что, если у меня будет много женщин, то ни одна из них не привяжет меня! А я ошибся! Эта дрянная аристократка, которая, даже лёжа в моей постели, ни на секунду не забывала, что я ей не ровня, и смотрела свысока, сумела-таки привязать меня… О, дьявол! Нужно было мне убить её… Удавить, утопить в реке…