– Вы говорите о княгине Елизавете Борисовне?
– Дрянь… Я мог бы тысячу раз прижать её к стенке, заставить её выплатить мне целое состояние, чтобы я не огласил её… И она же знала это! И всё-таки глядела свысока, точно не боялась! Точно считая меня холопом, ничтожеством! А кто же я, если не ничтожество?! Дьявол! Если бы я не был холопом, так и денег бы не потребовал, а огласил нарочно, только чтобы потешиться её позором! Чтобы из князи в грязи… А я хранил её тайну!
– А Каверзин её узнал?
– Борис? – на лице Амелина мелькнуло удивление. – Откуда ему знать? Может, этот хитрый холуй и догадывался о чём-то, но так на фантазиях замка не выстроишь! Не желаете выпить со мной, господа ищейки? А, впрочем, мне здесь самому мало… Да кстати, чем обязан я вашему визиту? Что вы потеряли в моём убогом жилище?! Или, может, арестовывать пришли?
– Всеволод Гаврилович, давно ли князь Антон рассказал вам историю, случившуюся двадцать лет назад в Москве? – спросил Немировский.
– Ишь ты! Не зря, стало быть, вас лучшим сыщиком рекомендуют… Раскопали-таки!
– Итак?
– Давно. Князь! – Амелин рассмеялся. – Пьяница и болван… Иметь впереди себя блестящую военную карьеру и бросить полк, сломать себе жизнь из-за ошибки молодости… Я бы наплевал и забыл. Мне-то он давно покаялся! Набрался как-то да и пошёл, пошёл: слушай, Емеля, какой я камень на сердце ношу… Послал я его тогда… к попу! Сходите, говорю, ваше сиятельство, да покайтесь! А он говорит: не могу! Попу – не могу! Он меня к Причастию не пустит! Нет, вы подумайте, каков подонок! Я ведь церковные их обычаи знаю, хоть и презираю! Прежде причастия каяться надо да прощения просить! А их сиятельство каяться не каялись, а тело Христово жрамши! И кровь Его пимши! А после ко мне явится и пить продолжит! Только из бутылки уже, а не из чаши!
– А не жаль вам было несчастную сумасшедшую использовать в своих целях? – спросил Вигель.
– Это кого ещё?
– Лыняеву!
Амелин потряс головой:
– Э, нет, господин Вигель! Отрицать не стану, девиц ко мне много хаживало, но с Евдокией Яковлевной ничего у меня не было. Я её лечил, хотя и без особого успеха. Безумие – их семейная болезнь. И мать её, и бабка кончили сумасшествием. Так что медицина тут бессильна!
– Вы хотите сказать, что не вы заставили её изображать привидение?
Всеволод Гаврилович поднялся на ноги и несколько минут переводил взгляд с Вигеля на Немировского, а затем протянул, словно догадавшись:
– Вот оно что… Это, значит, вы хотите обвинить меня в этих убийствах?
– Станете отрицать?
– Разумеется, – пожал плечами Амелин. – Да, я ненавижу Олицких! Как ненавижу всех аристократов вообще! По мне, так давно следует установить гильотину и рубить знатные головы! Но ломать этакую комедию – какого чёрта?!