– Я приму ваши слова к сведению, – ответил доктор. – Не стоит так волноваться. Это может повредить вашему здоровью. До свидания!
Жигамонт откланялся и удалился. Князь запер дверь на ключ и опустился в кресло. Не находившая выхода ярость душила его.
За окном шёл дождь. Владимир Александрович смотрел на размытый пейзаж и барабанил пальцами по ручке кресла. Уехать отсюда… К чёрту уехать… Куда угодно… Где не найдут! Князь резко поднялся, подошёл к двери, проверил, хорошо ли заперта, и вновь вернулся на прежнее место. И нельзя допустить огласки. Репутация князей Олицких должна быть безупречна. Антон, этот болван, того гляди начнёт вопить на каждом углу… Заставить бы его замолчать!
Олицкий ударил рукой по стоявшему на столе глобусу. Шар обернулся вокруг своей оси несколько раз, замер, Владимир Александрович посмотрел на него тусклым взглядом:
– Франция, Италия, Голландия… Везде мы были… В Америку, что ли податься? Там не найдут…
Князь опустился на стоявший в углу топчан, подложил руку под голову, расстегнул, режущий шею накрахмаленный ворот, прикрыл глаза. Прошло какое-то время, и Владимиру Александровичу послышался странный шорох. Он приподнялся, взглянул в окно и в ужасе отпрянул. За стеклом стояла белая тень, её ладони скользили по мокрому стеклу.
– Сгинь, сгинь! – зашептал Олицкий, испуганно крестясь. Он схватил со стола чернильницу и бросил её в окно. Стекло разлетелось на мелкие осколки, и в комнату ворвался поток холодного воздуха.
Владимир Александрович стиснул голову руками, зажмурился. Его знобило. Что-то упало на пол, и князь, сделав над собой усилие, открыл глаза. На полу лежал обёрнутый бумагой камень. Олицкий поднял его дрожащими руками, развернул записку и прочёл: «Я полагаю, вы знаете, как надлежит поступить благородному человеку, если он желает избежать огласки. Поищите решение в третьем ящике вашего стола. А.К.»
Князь со злостью швырнул камень в окно и сам бросился к нему. Он долго вглядывался в зеленоватую муть сада, но там никого не было.
– Кто ты? Кто ты? – простонал Олицкий.
Владимир Александрович перечёл записку, выдвинул третий ящик своего стола. В нём лежал его всегда заряженный револьвер. Князь истерично рассмеялся, а затем заплакал.
– Хватит, хватит… Не хочу…
Взяв себя в руки, Олицкий положил записку в пепельницу, поджёг её, зажёг от пламени сигару, затянулся несколько, руки перестали дрожать, и в душе появилась ледяная решимость. Владимир Александрович поправил ворот, сменил сюртук, докурил сигару, бросил окурок в пепельницу, достал револьвер и приставил дуло к груди: