- Это тебе за нахалку! Это - за Диму Вершинина! Это - за все остальное!
Она трижды хлопнула ее портфелем ниже поясницы и ушла. Фелиция Францевна была настолько потрясена совершенным над ней насилием, что не издала ни звука. Она так и осталась сидеть на полу с открытым ртом, ошеломленно потряхивая белесыми кудряшками.
Сейчас Соня громко смеялась, вспомнив вытаращенные глаза квартирной хозяйки.
Соне весело становилось в лесу. Она входила в него, как входят в хорошо знакомый и любимый дом. Пусть в нем бывали не только радости, но и горе - он все равно любимый. Она запела их партизанскую:
Ой, березы да сосны,
Партизанские сестры…
- Окопы! - заорал Лешка и помчался с дороги к небольшим холмикам среди рыжих сосен.
Да, это были остатки окопов неглубокого профиля. За год они потеряли четкость и на дне их выросла крапива.
Осыпавшиеся песчаные брустверы были направлены в сторону железной дороги.
Лешка самозабвенно лазил по ячейкам для стрельбы лежа и с колена, обжигал до волдырей руки крапивой, копаясь в хвое и песке на дне окопов. Меньше чем через пять минут он был обладателем пригоршни зеленых гильз, заплесневелого махорочного кисета и ржавого автоматного затвора. Забыв о Соне, он уселся на сосновые шишки и стал сочинять…
Кисет принадлежал, конечно, молодому бойцу-сибиряку. У него кончались патроны. Чтобы сосредоточиться и стрелять наверняка, он закурил, но тут фрицевская пуля раздробила его автомат и ранила бойца. Кисет выпал, товарищи оттащили раненого в тыл…
- Здесь вел бой партизанский заслон, - сказала Соня Курцевич. - Каратели высадили из эшелона целый батальон эсэсовцев. Хотели прорваться в село на помощь окруженным полицаям. Им нельзя было дать соединиться.
- Не дали? - спросил Лешка.
- Не дали, - выдохнула Соня.
Она подержала в руках полуистлевший холщовый кисет с остатками вышивки и осторожно положила его на дно окопа.
- Только никто из хлопцев живой из леса не вышел. Ну, пора идти дальше. Если ты у каждого окопа будешь останавливаться, мы и к вечеру до Димы не доберемся.
Лешка встал и пошел, но все оглядывался на дальнюю опушку леса. Ему не надо было даже закрывать глаза, чтобы представить, как от станции двигались цепи черных эсэсовцев с автоматами у животов и как они падали, сбитые меткими партизанскими пулями. Падали на дно окопов и партизаны, срезанные густыми автоматными очередями. Они знали, что не уйдут отсюда живыми. О чем они думали в эти минуты? Это, наверно, страшно - знать, что живешь последний день на земле.
Лешка помотал головой. Одно дело смотреть войну в кино, и совсем другое - шагать по тем самым местам, где недавно шло настоящее сражение и где бурая сосновая хвоя, кажется, еще пахнет порохом и кровью.