– Там вообще-то все готово ведь, можно есть…
Никто ей не ответил. Нина Елизаровна на звук Аниного голоса лишь отняла руки от лица и опустила их на колени, а Лида, после своего крика словно закаменевшая, неожиданно бросилась к матери, присела перед нею на корточки и поцеловала ее сложенные на коленях руки.
– Прости, мама… – сказала она.
– Я говорю, там ведь вообще готово все, – повторила Аня.
Лида поднялась с корточек.
– А давайте здесь поужинаем, в комнате. – Лида старалась говорить бодро и весело, и ей это удавалось. – Что мы все на кухне да на кухне. Дверь к бабушке откроем. Все равно как и она вместе с нами….
– Я всегда вас просила, – слабым голосом проговорила Нина Елизаровна, – давайте в комнате. Это вы все: скорей, скорей…
– На фарфоре, да? – оживляясь, выкрикнула с порога Аня.
– Это овощное рагу-то? – чуть осаживающе, но с прежней бодростью сказала Лида.
– Дело не в еде, – голос у Нины Елизаровны окреп, и в нем прозвучала назидательность. – Просто такой сервиз мы уже никогда не купим, и надо поберечь его для особых случаев.
Аня с мечтательностью посмотрела на потолок – давно не беленный, с облупившейся штукатуркой на местах соединения плит перекрытия.
– Обязательно куплю себе такой сервиз… Лучше даже. Может быть, даже два.
– Не в сервизах счастье, – поднимаясь с кресла, сказала Нина Елизаровна.
– Мама! – просяще-предупреждающе посмотрела на нее Лида.
Но нет, что Нина Елизаровна, что Аня, обе они и сами не хотели больше никаких стычек, есть они сейчас обе хотели – вот чего, и вырвавшийся было из-под горячей еще золы жаркий язычок пламени тут же спрятался, исчез, и полыхавший недавно костер больше не напоминал о себе.
6
О, час предночной, час последних дневных хлопот, час сожаления об исчерпанности дневной поры, час предвкушения блаженства сонного забытья! Есть ли что сладостнее этого часа. О, как он быстротекуч и как долог, и один оборот стрелок по циферблату может уместиться в нем, и два, и три, – упоителен час предночной.
Стоит мертвой глыбой металла, холодно поблескивая в темноте безлюдного цеха под лунным лучом, проникнувшим через стеклянный фонарь, молчащий станок; ткнулся долгой членистой шеей в дно раскопанной рваной ямины бездвижный экскаватор, заменяющий собой разом сто землекопов; заперты на замки в бронированных чудищах сейфов и легкомысленных ящиках письменных столов судьбоносные государственные бумаги с чернильными жучками входящих и исходящих номеров в начале и жирными бегемотами круглых печатей в конце… качели жизни достигли одной из своих верхних точек, замерли на миг – чтобы рвануть обратно, устремиться в другую сторону…