– Что мой отец был демоном.
– А мать?
– Мать – человеком.
– Значит, ты демон только наполовину?
– Да.
– И что? В чем заключаются твои обязанности как демона?
– Доставлять души людей в ад.
Аля умолкла. Подошла к холодильнику, достала оттуда морс, не спрашивая, хочет ли он пить, разлила в два стакана – она всегда все делила на двоих – ему это нравилось.
Села перед ним за стол, отпила вишневого напитка, утерла губы, спросила жестко, как протрезвевший полицейский-алкоголик:
– И что, много уже доставил?
– Пока ни одной.
И, глядя на ее вытянувшееся от удивления лицо, Регносцирос улыбнулся.
Он видел, что она готова запереть его в комнате, на чердаке или в подвале, чтобы он, наконец, заговорил. Чтобы не тянуть наружу по слову, а чтобы все сразу, чтобы информации хватило, чтобы ей удалось, наконец, сделать окончательный вывод – «быть или не быть».
И он не стал противиться – в конце концов, ждал этого разговора сам. А степень открытости? Да пусть знает все, без утайки. Он и так уже открылся настолько, что не спастись. Стоит ли пытаться?
– Алеста, – начал он со вздохом, – как я тебе уже сказал, я – демон. Да, демон наполовину. Потому что родился в далеком от этого мире, от обычной человеческой женщины. Я должен был сказать тебе сразу, но не думал…
«Не думал, что все зайдет так далеко, что этот разговор вообще понадобится».
– Как это случилось?
– Что? Что я родился?
– Расскажи мне все с самого начала и по порядку.
– Все? Зачем тебе?
– Надо.
И угрюмое выражение лица, не растерявшее решимость.
– Все-все?
– Да. И без утайки. Я пойму.
Может, и не поймет. Но постарается; мысль утешала.
Он начал с самого начала – с собственного детства. Рассказал о том, как и от кого родился, как рос, как жил и где, о матери. О том, что та не умела или не хотела его любить, о том, как наказывала, как наказывали другие – за то, что другой, за то, что видел человеческие чувства, за неконтролируемые эмоции, за вспышки гнева, за неумелое желание исправиться, стать таким, «как все».
– А я не мог быть, как все, понимаешь? Не мог, потому что жила во мне чернота, жажда мести, заложенная изначально отцом внутри лютая ненависть против человечества.
– Но ты не ненавидишь людей.
– Я их и не люблю.
– Но ты отказался быть таким, как «он».
Она имела в виду отца.
– Да, отказался. Только что толку? Любить людей я больше не стал.
– Но ты не позволил взять злобе верх.
Она верила в него. Истово, до конца. А он сидел, смотрел на собственные руки и почему-то чувствовал себя старым и больным.
– Знаешь, что у меня в подвале? – спросил после паузы устало.