– Ничего не выйдет, Алеста. Я не человек, созданный для семьи.
Не хочет? Он не хочет семью? Его нужно просто связать, посадить у стены, держать там на привязи и кормить, пока не одумается – затуманенная расстройством, она не замечала, что мыслит, как ребенок.
– Ты – человек, которого можно и нужно любить. Человек, которого я уже люблю, неужели не понимаешь?
– Нельзя.
Это одно-единственное слово прозвучало в темноте жестко, как пощечина.
– Нельзя?
Она и не заметила, когда по щекам покатились слезы.
– А что еще нельзя? Что? – зашипела кошкой. – Желать тебя нельзя? Мечтать о тебе нельзя? А о детях мечтать можно?
– Что?
Секундная тишина резанула слух; гулко стукнуло в груди его большое сердце.
– О детях! – Алеста приподнялась на кровати, уселась, утерла кулаком слезы. – Я бы хотела родить тебе дочку. Или сына… Кого выберешь или… кто получится…
Она не заметила, что человек рядом застыл до состояния льдины, что перестал дышать, что его широко распахнутые глаза теперь смотрели не на нее, но насквозь – в них застыл ужас.
– Мы могли бы уехать, – продолжала она с жаром, не замечая ничего, кроме собственной мечты, – ни ночи за окном, ни этих стен, ни чужого напряжения, – туда, где идет время, где женщины рожают. Построили бы собственный дом, и я родила бы тебе сынишку или дочку – ведь здесь нет Богини, чтобы определять пол, и, значит, мог бы получиться такой же очаровательный бесенок, как ты…
Сказала. И заткнулась. Поняла, что выбрала неверное выражение, хоть и не имела в виду дурного. Осознала слишком поздно.
– Дура!
Еще никогда она не слышала в его голосе столько презрения и почему-то обиды.
– Дура… – уже тише, – как ты можешь?…
Слова застревали у него в горле, будто их утыкали шипами – они драли ему глотку, царапали ее, не шли наружу, будто и не слова он пытался вытолкнуть, а разбившуюся внутри вазу.
– Как ты… вообще?… Кем будет такой ребенок – еще одним демоном?
– Но ты же не демон! Наполовину. А ребенок будет лишь на четверть…
– Бессердечная.
– Я не бессердечная! Тебе хватило половины души, чтобы стать лучшим человеком в мире, почему нашему ребенку не хватит трех четвертей?
– Что ж ты… делаешь… Зачем?
Баал не договорил – слишком больно. Резко оттолкнул ее руку в сторону, вскочил – почти взлетел – с кровати, ринулся к двери и с грохотом вывалился из спальни.
А ему смотрели вслед и размазывали по щекам соленую и горькую лаву.
* * *
За всю сознательную жизнь он испытывал ужас лишь единожды: в тот день, когда, в очередной раз увидев Смерть – ее черный, мутный силуэт, – пошел за ней в непредназначенный для живых Коридор. И уже почти зашел в него, когда Смерть обернулась и посмотрела на него – глаза в глаза. Вот тогда он испытал настоящий, ничем не прикрытый панический ужас.