Проблема на протяжении пяти с половиной дней путешествия состояла в том, что нам негде было трахаться. Моя каюта исключалась, поскольку французская медсестра целыми днями спала, а немка и англичанки ложились в девять. Однажды мы попытались пропустить ланч, пока три старые скряги из его каюты завтракали, но один из них вернулся и принялся сердито стучать в дверь, когда мы только начали. И потому мы, исполненные решимости, стали искать подходящие места на корабле. Вы, может, думаете, что на таком старом корабле полно всяких укромных уголков и закутков, но это не так. Чуланчики для белья заперты, спасательные шлюпки висели слишком высоко – не доберешься, общественные помещения были слишком уж общественными, в детской полно малышей, а пустую каюту найти нам не удавалось. Я предложила воспользоваться одной из кают первого класса, пока хозяев нет на месте, но Чарли был трусишкой.
– А если они вернутся? – спросил он.
– Они, вероятно, будут слишком смущены и ничего не скажут. А может, решат, что попали не в ту каюту, а пока они будут соображать, что к чему, мы уже улизнем.
Боже мой, насколько же я была прагматиком рядом с Чарли! И каким пугливым щенком оказался он! Мой страх полета все же позволяет мне летать самолетами, если я согласна мириться с тем ужасом, в который погружаюсь, оказавшись в воздухе, но его страх полета был таким, что он даже приближаться к самолету не соглашался. Вот почему мы и попали в это затруднительное положение.
Но место мы наконец-таки нашли. Единственное безлюдное место на борту. Абсолютно идеальное место как с символической, так и с практической точки зрения (вот только кровати там не было): еврейская молельня туристского класса.
– Фантастика! – прокричала я, когда мы нащупали выключатель и я поняла, какое место мы нашли. Какая обстановка! Скамейки! Звезда Давида! Даже Тора – да бога ради!
Я возбудилась до невозможности.
– Я буду делать вид, что я весталка-девственница или что-нибудь в этом роде, – сказала я, расстегивая ширинку Чарли.
– Но тут на двери нет задвижки! – запротестовал он.
– Да ты подумай – кто сюда придет? Уж конечно, не наши англо-саксонские попутчики и не матросы-англиканцы. И потом мы ведь можем выключить свет. Любой, кто войдет, решит, что мы давенируем[362] или чего. Они что, понимают что-нибудь в еврейских молитвах?
– Они могут принять тебя за горящий куст, – съязвил он.
– Очень смешно, – сказала я, перешагивая через трусики и выключая свет.
Но нам удалось потрахаться под Божьим оком только раз; когда мы на следующий день вернулись в наш маленький храм любви, оказалось, что на нем висит замок. Мы так и не узнали, почему это произошло. Чарли, конечно, был уверен (на свой параноидальный манер), что кто-то (Господь Бог?) сфотографировал наше энергичное совокупление и записал на магнитофон наши стоны. Оставшуюся часть путешествия он пребывал в панике, будучи уверен, что в Гавре на пристани нас встретят интерполовцы из подразделения, занимающегося преступлениями против нравственности.