Я слышала, как он пытается догнать меня.
– Майя, постой. Подожди! – Он схватил меня за локоть и потянул так, что я едва не упала. – Прости.
– Я хочу перекусить, а ты меня задерживаешь. Можешь просить прощения, только уйди с дороги.
Десмонд отпустил меня, но так и шел со мной через Сад. Он первым перепрыгнул через узкий ручей и протянул мне руку. Это показалось мне странным и в то же время милым. Лампы на кухне и в столовой уже погасли, но над плитой горел ночник для тех, кому захочется перекусить поздно вечером.
Вид большого запертого холодильника ненадолго отвлек его. Я открыла дверцу маленького холодильника и посмотрела, что там есть. Я здорово проголодалась, но ничего особо и не хотелось. Если в твоем присутствии кого-то без конца рвет, аппетит как-то пропадает.
– Что это у тебя на спине?
Я захлопнула дверцу, чтобы не падал свет, но было поздно.
Десмонд шагнул ближе, подвел меня к плите и в тусклом свете стал рассматривать крылья, проработанные до мельчайших деталей. В обычных обстоятельствах я бы, наверное, забыла, как они выглядят. Садовник давал нам зеркала, если кто-нибудь просил. Я никогда не просила. Блисс, напротив, постоянно показывала свои крылья и настаивала, чтобы мы посмотрели.
Поэтому мы не забывали, что собой представляли.
Жизнь у бабочек коротка, и нам все время об этом напоминали.
Его пальцы скользили по верхним крыльям, вдоль тонких прожилок, темно-коричневых на оранжевом фоне, изящными линиями расходящихся к краям. Я стояла неподвижно, хотя мурашки бегали по коже от его осторожных прикосновений. Десмонд не задавал вопросов, но все-таки он был сыном своего отца. Я закрыла глаза и стиснула кулаки, когда его пальцы скользнули к нижним крыльям, розовым с фиолетовым. Он не стал продвигаться ниже и провел пальцем по черной линии, вверх по позвоночнику.
– Это восхитительно, – прошептал Десмонд. – Почему бабочка?
– Спроси у своего отца.
У него задрожали пальцы, но руки он так и не отнял. Продолжал изучать клеймо, поставленное его отцом.
– Это он сделал?
Я не ответила.
– Очень больно было?
Больнее всего было лежать там против собственной воли, но я не стала этого говорить. Не стала говорить, как больно было видеть первые контуры на спине новой девушки. Не сказала, что несколько недель не могла спать на спине, так она болела. И что до сих пор не могла спать на животе, поскольку это напоминало о том, как он впервые надругался надо мной, когда вошел в меня и дал новое имя.
Я продолжала молчать.
– Он… всем такие делает? – спросил Десмонд дрожащим голосом.
Я кивнула.
– Господи.