Из автомобиля город выглядел чистым, прибранным. И проспект, по которому ехал Николай, и сквер с зелеными шарами тополей, газонами и ровненько подстриженной акацией, и дома — четырех-пятиэтажные, построенные перед самой войной, и газетные киоски, и павильончики универмага, и легкие навесы автобусных остановок — все будто бы приготовилось к какому-то светлому и радостному празднику. Вымытый дождем и поливальными машинами асфальт влажно темнел в тени домов. Солнце, прятавшееся за домами, высвечивало поперечные улицы ярким живым светом — казалось, будто проспект перегораживали высоченные прозрачные заслоны — от земли до самого неба. Когда он проезжал сквозь них, налево невозможно было смотреть — слепило.
От аллей веяло свежестью, прохладой, пахло сырой травой. В листве тополей, на кустах акаций, по-весеннему возбужденно чирикая, сновали воробьи — листочки так и трепетали от их возни. Ночью над городом прошумела гроза, Николай плохо спал, слышал, как трещали молнии и грохотал гром,— гроза, казалось, всю ночь кружила на одном месте. Сон не сон, явь не явь — вспышки, сухой треск и раскаты, шум машин, сонное бормотание Димки, посапывание Аньки, щелчки и гудение холодильника на кухне, шлепающие шаги Ларисы, жены институтского друга Вадима Ишутина, плеск воды в ванной — все это сплелось в какую-то причудливую мешанину, от которой к утру осталось лишь ощущение смутной тревоги.
С затененного проспекта он вырвался на залитую солнцем набережную. Заречные дали вдруг открылись во всю ширь, и Николай зажмурился от хлынувшего отовсюду света. Чистый утренний воздух светился, казалось, сам по себе, светился и дрожал, не в силах удержать в себе эту нестерпимую яркость и чистоту. Николай смотрел сквозь сощуренные веки, наслаждаясь и этой яркостью, и простором, и холодком от близкой реки.
По сторонам пролетали домишки, бараки, сараи, заборы, гаражи, дачки, лодочные станции, огороды. Река — глиняно-желтая, мутная от весеннего половодья — лежала в тяжелом неподвижном изгибе, как старая вздувшаяся змея. На противоположном берегу ярусами белели фасады новых застроек, ярко отсвечивали окна. По крутым асфальтированным рукавам улиц ползли утренние троллейбусы. Два моста черными многоножками, выгнувшись, стояли между берегами. И на них что-то двигалось, какие-то букашки — невозможно было разглядеть, что это.
Дорога плавно поднялась на возвышенность. Впереди, на сколько хватало глаз, простиралась холмистая равнина, зеленели поля, луга, рощи. Сзади разделенный рекой на две неравные половины, распластался громадный город. Белесовато-серый колпак — дыхание мощной промышленности и нескольких