Николай включил фары — разом высветилась несущаяся на них дорога, замелькали пожухлые травы в придорожных канавах. Николай насвистывал какой-то мотивчик, Катя понуро молчала. Далеко впереди, в правой низинной стороне, над болотами вспыхивали зарницы — с юга из-за леса наползала гроза.
Вскоре в свете фар показался мотоциклист. Николай резко затормозил, выскочил на дорогу, вскинул руки. Погромыхивая, постреливая мотором, к нему подкатил Пролыгин и остановился, не заглушая двигателя.
— Почему вырубил установку?’ — набросился на него Николай.
— Я?! Вырубил?! — искренне возмутился Пролыгин.— Врубить пытался.
— Врешь ты, монтер! Чего тебе надо? Чтоб в ножки поклонился? На бутылку дал? Чего ты голову-то мне морочишь?
— Ты что, Коля? Охренел? Ты ж наука. Я чё, совсем уже того? Там вишь какая история, почему-то перегруз по твоей линии, плавкие вставки горят. У меня было две, седни за день обе и пыхнули.
— И что же? Больше нет?
— А откуль? Я их не рожаю. Мне их в «Сельэлектро» не отпускают, потому как устарели. Подстанцию вообще пора бульдозером под корень, с пятьдесят второго гудит, старье! Я эти предохранители у горячинского монтера, есть там такой Митька Митрофанов, по трёхе покупаю. Во как!
— По трёхе,— подумав, сказал Николай.— Ну что ж, годится.— Он вынул из заднего кармана бумажник, отсчитал три трешки, подал Пролыгину, но у того руки лежали на руле, и Николай сунул деньги ему за пазуху.— За сгоревшие и за новый. Поехали.
Он сел в машину. Пролыгин с каким-то удивлением потрогал оттопырившуюся на груди майку, примял, пригладил ее и, круто развернувшись, погнал в обратном направлении. Николай поехал за ним.
— Вот так! — сказал он, посмотрев на Катю. Она лишь покачала головой.
На подстанции в трех углах тускло светились спаренные лампочки. Пролыгин слез с мотоцикла, открыл ключом свой шкаф, вынул резиновые перчатки, отомкнул замок ограждения, вошел внутрь. Натянув перчатки, дернул рычаг разъединителя, врубил рубильник, и трансформатор, поставленный специально для запитки линии, проложенной к «самовару», загудел ровно, спокойно, как ему и подобало. Никаких вставок он не менял, даже и не открывал шкафа, где они находились. Николай подождал, пока Пролыгин закрыл ограждение и свой шкаф с нехитрыми монтерскими причиндалами, хотел было уехать, но не вытерпел и, выйдя из машины, сказал:
— Ты что же, гад, считаешь меня дундуком? О каких плавких вставках ты бормотал? Ты даже не взглянул на них!
— Так я ж раньше заменил, но включить забыл. Ей-богу!
Плюнув с досады, Николай сел в машину и в сердцах так газанул, что взвыли шины.