В ноябре бабушка с мамой должны были вернуться в Киров. Они ехали с вещами, вокзалы были переполнены, подаваемые поезда озверевшая толпа брала с боем, давка была страшная. Вдобавок вокзалы кишели ворами-карманниками, и маме было строго наказано беречь сумку с документами, которая была ей доверена и которую она изо всех сил прижимала к себе – думая при этом о втором сокровище, данном ей на хранение: коробочке с «птифурами», круглыми песочными печеньями с мармеладной пуговкой посередине, – компенсации за потерю куклы. Время от времени мама втягивала носом исходящий от коробочки сладкий аромат, и это придавало ей сил. «Держи сумку! Крепче держи!» – покрикивала на нее бабушка. Испуганная мама изо всех сил сжимала сумку, будучи при этом уверена, что из двух доверенных ей ценностей документы – отнюдь не главная…
В Кирове им удалось снять угол; они жили в одной комнате с хозяевами, за занавеской, спали на одной кровати. Девочку отдали в школу, но ничего хорошего из этого не вышло: одноклассники обижали ее, дразнили «москвичкой» и «маменькиной дочкой», так что в конце-концов она наотрез отказалась туда ходить. Тогда бабушка приняла радикальное решение: вернуться в Москву. Решение безрассудное, ведь пропуска у нее не было, был лишь студенческий билет. Тем не менее она продала все имевшиеся вещи, купила на вырученные деньги шоколаду и некоторое количество «чекушек» (250 гр) водки, бывших тогда расхожей валютой, и с тем они отправились в путь.
Происходило это в январе 1942 года, шли они пешком, обходя стороной заставы на дорогах, поставленные для вылавливания настоящих и воображаемых врагов: дезертиров и саботажников. Путь пролегал лесами, полями; мама шагала в шубе, укутанная в большой платок, с мешком за плечами и палкой в руке. Им предстояло пройти 950 км, возможно даже больше, учитывая, что они были вынуждены постоянно отклоняться от прямого пути, – для девятилетнего ребенка расстояние не шуточное. Вдобавок зима тогда выдалась особенно холодная. (Думая о маминых спортивных достижениях – в молодости она была отличной гимнасткой, лыжницей и конькобежкой, – я почему-то всегда представляю себе крошечную обвязанную платком девочку, бредущую по снегу с мешком за плечами и палкой в руке.) На ночь путешественницы просились к крестьянам в деревнях, через которые лежал их путь. Принимали их по-разному. В одной деревне хозяйка уступила немытым измученным путницам собственную кровать с пуховой периной, вынув для них – «на одну ночь!» – накрахмаленное, вышитое постельное белье. А в другой – во время последней ночевки перед Москвой – их отовсюду гнали, пока наконец какая-то женщина не разрешила им заночевать у нее в сенях, на полу на охапке соломы. Ужин состоял из последней дольки припасенного шоколада, который бабушка отдала маме, – все запасы съестного были исчерпаны.