— Нет, но я хотел все сперва сам осмотреть… — как же трудно сказать самому близкому человеку такое простое слово. Женя по-прежнему смотрела на лобовое стекло. Пауза нависла гильотиной.
— Прости, — наконец, выдавил я.
— За что? Я просто тут сидела, никому не мешала, ты мог бы и вечером подойти, все объяснить. Чего спешить-то. Подумаешь, решила, что ее муж где-то в лаборатории, может, при смерти, может, уже умер. Ерунда, можно и ручкой помахать. Конечно, важнее самому все осмотреть. Всех расспросить, все услышать. Вон, жиртрест еще кого-то опрашивает, а ты со мной торчишь.
Она замолчала так же неожиданно, как и заговорила. Снова тишина. Я молча смотрел на ее тонкие пальцы, вцепившиеся в руль, на ногти с финифтевым рисунком. Не знаю, сколько прошло времени, — она повернулась.
— Я действительно дурак…
— И ты меня прости. Я сама не своя, как Стас пропал.
— Да я все понимаю, — и принимать прощения не умел. Ведь не понимал ничего. Вот и снова ляпнул: — Сторож траванулся серьезно, его пока не допрашивают. Жень, видимо, придется платить. Капитан возбудит дело за нанесение вреда здоровью, а искать подозреваемых он не любит. И со сторожем придется мировую…
— Да плевать мне сейчас, слышишь? Я хочу, чтобы ты мужа моего нашел, он мне нужен, нужен, понимаешь ты или нет?
— У меня с утра голова не на месте тоже.
Помолчали.
— Ты хоть как сейчас? Работа есть? А давно? — ну что, рассказывать ей, кем я подрабатываю и за сколько? Денег только забыться. И пить уже не хватает сил.
— Я тебя нанять хочу, — сквозь ватную тишь салона донеслось до сознания. — Как частного детектива, чтобы ты Стаса нашел.
— Ты как будто сериалов насмотрелась. Да купи я сегодня диплом, у меня прав, как у разносчика газет…
— Я буду платить десять тысяч в день! — почти выкрикнула она. И чуть более спокойно продолжила: — Ты был хорошим ментом. Входы и выходы знаешь, нужных людей вон тоже. Ты обязательно его отыщешь. Я верю, — и замолчала, впившись взглядом. Я опустил глаза.
— Позвони адвокату. И спонсору… Владику этому, — едва слышно. Кажется, она кивнула. — Тебе лучше уехать. Я разберусь и приду.
Лаборанты стали прибывать довольно быстро, а вроде секретарь уверял, что и добираться им непросто, и связи нет — но стоило помянуть полицию, явились, как под ружье. Вот только расспросы дали какие-то странные результаты. Ни один из них, даже имеющий кандидатскую степень, не мог ответить на простой вопрос: чем именно они занимались. Капитан нажимал на прибывших, поочередно загоняя в зал с клеткой Фарадея, и требуя объяснений, тут только выяснилось, что каждый подписал соглашение с Коротковым о невмешательстве в его дела и неразглашении информации, принадлежащей нефтегазовому гиганту. Всех брали из закрывшихся НИИ, с университетских кафедр, платили солидные деньги, вопросов они предпочитали не задавать. Уж очень влиятельная компания финансировала проект, знать себе дороже. Догадывались, ляпнул кто-то. «О чем же?» — не отставал капитан. В ответ снова мялись. Зашел с другого бока: чем они занимались под началом профессора? Собирали приборы, готовили эксперименты, подгоняли переменные — служили подсобным персоналом. Коротков все делал сам: высчитывал, обрабатывал, на несколько дней запирался в лаборатории, готовил новые серии опытов. Следующие дни сотрудники перепрограммировали приборы, выметались, возвращались, снова меняли и снова исчезали. Короткова здесь не любили, но все равно уважали — как последнего ученого-одиночку. Кто-то сравнил его с Ломоносовым. Кто-то в ответ с Пифагором, сотрудники посмеялись. Капитан, зло кашлянув, задал новый вопрос — в последние дни все было, как всегда? Да тут «как всегда» никогда не бывало. Он матюгнулся, лаборатория стихла.