– Зачем вы здесь, Дмитрий?
Дмитрий хихикает.
– Вот так сюрприз, а? Видели бы вы свое лицо. Пособничество – я вижу, как это слово мелькает у вас в голове. Пособничество преступнику. Не волнуйтесь. Я скоро уйду. Вы меня больше не увидите – не в этой жизни. Ну же, впустите меня.
Он, Симон, отпирает дверь. Дмитрий входит, стаскивает с кровати покрывало, обертывается им.
– Так-то лучше! – говорит он. – Хотите знать, зачем я здесь? Я вам скажу, слушайте внимательно. Когда придет рассвет, через несколько кратких часов, я двину на север, к соляным копям. Таково мое решение, окончательное решение. Сдамся на соляные копи, и кто знает, что там со мною станется. Люди всегда говорят: «Дмитрий, ты как медведь, ничто тебя не убьет». Ну, может, когда-то так оно и было, но уже нет. Плети, цепи, хлеб с водой – кто знает, сколько я протяну, прежде чем паду на колени и скажу: «Довольно! Избавьтесь от меня! Оделите меня coup de grâce!»
Есть лишь два человека с умом в этом невежественном городе: Симон, вы да сеньор Арройо, и Арройо не обсуждается, непристойно это – я убийца его жены и так далее. Остаетесь вы. С вами я все еще могу толковать. Знаю, вы думаете, я слишком много разговариваю, и вы по-своему правы – я бываю несколько зануден. Но взгляните на это с моей точки зрения. Если не буду говорить, не буду объясняться, кто я тогда? Вол. Никто. Может, психопат. Может. Но уж точно – ничто, нуль, без своего места в мире. Не понимаете, да? Скупой на слова – вы. Каждое слово проверено и взвешено, прежде чем вы отправляете его вовне. Ну, всяко бывает.
Я любил ту женщину, Симон. В тот миг, когда узрел ее впервые, я понял, что она – моя звезда, моя судьба. В моем бытии возникла брешь – брешь, какую лишь она могла заполнить. Если по правде, я в нее, в Ану Магдалену, до сих пор влюблен, хоть она и похоронена в землю или же сожжена в прах, никто мне теперь не расскажет. «И что с того? – скажете вы. – Люди влюбляются ежедневно». Но не так, как был влюблен я. Я был ее недостоин, такова простая правда. Понимаете? Можете вы понять, каково это – быть с женщиной, быть с ней в полнейшем из всех смыслов, скажу я деликатно, когда забываешь, где ты, когда время замирает, когда это такое вот бытие-вместе, восторженного рода, когда ты в ней, а она – в тебе, – быть с ней так и при этом сознавать на задворках ума, что со всем этим что-то не так, не нравственно не так – с нравственностью я никогда особо не ладил, всегда был типом независимым, нравственно независимым, – а не так в космологическом смысле, словно планеты в небесах у нас над головами встали неправильно и говорили нам «нет, нет, нет»? Вы понимаете? Нет, конечно, нет, и кто вас за это обвинит. Я объясняюсь скверно.