Как уже сказал, я был ее недостоин, Аны Магдалены. Вот к чему все в конце концов сводится. Мне никогда не следовало там быть – никогда не делить с нею ложе. То был проступок – перед звездами, перед тем или иным, не знаю. Такое у меня было чувство – смутное чувство, чувство, которое не желало меня покидать. Понимаете? Хоть что-то брезжит?
– Мне совершенно не любопытны ваши чувства, Дмитрий, ни прошлые, ни настоящие. Ничего этого вы мне говорить не обязаны. Я вашему желанию высказываться не потакаю.
– Конечно, вы не потакаете! Никто не смог бы выказать больше уважения моему праву на частную жизнь. Вы порядочный малый, Симон, редкой разновидности по-настоящему порядочных людей. Но я не хочу частной жизни! Я хочу быть человеком, а быть человеком означает быть говорящим животным. Поэтому я вам и выкладываю все это: чтобы снова быть человеком, слышать человеческий голос, исторгаемый из этой вот груди моей, груди Дмитрия! И уж если вам не могу все это сказать, кому тогда скажу я? Кто остался? Так вот дайте мне сказать: мы занимались этим – занимались любовью, мы с ней, где только могли, когда только выдавался свободный час или даже минута, или две, или три. Я же могу откровенно об этом, верно? Потому что от вас у меня нет секретов, Симон, – с тех пор как вы прочли письма, которые вам не полагалось читать.
Ана Магдалена. Вы ее видели, Симон, и вы должны согласиться: она была красавицей, настоящей красавицей, безупречной с головы до пят. Мне бы гордиться тем, что такая красавица была у меня в объятиях, но я не гордился. Нет, я стыдился. Потому что она заслуживает лучшего, лучшего, чем этот уродливый, волосатый, невежественный никто – я. Думаю о хладных руках ее, хладных, как мрамор, как они обнимали меня, тянули меня в нее – меня! меня! – и качаю головой. Есть в этом что-то неправильное, Симон, нечто глубоко неправильное. Красавица и чудовище. Вот почему я использовал слово «космологически». Какая-то ошибка среди звезд или планет, какая-то неразбериха.
Вы не желаете мне потакать, и я это ценю, правда. Это с вашей стороны уважительно. И все же вы наверняка размышляете и о стороне Аны Магдалены в этой истории. Потому что если я, несомненно, был ее недостоин, что она делала в постели со мной? Ответ, Симон, таков: я воистину не ведаю. Что она видела во мне, имея мужа в тысячу раз достойнее, мужа, который любил ее и любовь свою доказал – по крайней мере, она так говорила?
Не сомневаюсь, вам в голову приходит слово «аппетит»: у Аны Магдалены явно был аппетит на то, что я ей предлагал. Но нет! Все аппетиты были мои. С ее стороны – сплошь изящество и милость, словно богиня снизошла облагодетельствовать смертного человека, дав ему отведать вкус бессмертного существа. Я должен был преклоняться перед нею – и я преклонялся, вправду преклонялся, до того рокового дня, когда все пошло скверно. Поэтому я отправляюсь на соляные копи, Симон: из-за своей неблагодарности. Это ужасный грех – неблагодарность, возможно – худший из всех. Откуда взялась она, неблагодарность моя? Кто знает. Сердце человека – лес темный, как говорится. Я благодарен был Ане Магдалене, пока –