Не помню, что бы я передвигалась, но… Я твердо стою напротив высокой кровати, на которой валяются безобразно скомканные простыни. По обе ее стороны размещены столики, а на них — вазы с засохшими цветами. Это точно галлюцинации. Я в этом полностью уверенна. На потолку ярким светом горят две лампы, третья разбита и из нее торчат искрящиеся провода.
Смотрю на свои башмаки. Мой затуманенный взгляд привлекают тянущиеся цепочкой насыщено алые капли. Мне страшно и одновременно тревожно: почему на полу свежая кровь, чья она и куда она меня приведет? Согласно часам, у меня в запасе остается еще быстро исчерпывающихся тридцать минут. Я покидаю больничную палату.
В огромной комнате, по площади сравнимой только со Спальней, в два ряда выстроились двадцать широких скамеек. Стены помещения покрыты глубокими трещинами, точно сеткой, а потолок осыпается. Покрытые толстым слоем пыли, деревянные лавы покрашены в темно-коричневый цвет, но точно определить истинный цвет окраски невозможно. Не сводя глаз с сидящего в третьем ряду мужчины в серой рубашке, неуверенно ступаю вперед. Я не вижу его лица, но его слегка вьющиеся черные волосы и безупречная осанка мне хорошо знакомы. Случайно задеваю ногой камешек, и он котится по полу.
— Тише, — просит мужчина. — У меня голова раскалывается.
Услышав его голос, я останавливаюсь, а он оглядывается на меня. От того, что вижу, у меня перехватывает дух.
— Папа. — выдаю я совсем тихо.
Отец улыбается, касаясь зияющей дырки во лбу. Из нее сочится кровь, змейкой стекая по тонкому носу и впалой щеке на подбородок. Я не верю своим глазам. Отец мертв. Все достоверно знают, что Рика Маверика — неисправимого и неугомонного бунтаря убили. Но он стоит передо мной, будто живой, — такой, каким я его запомнила. Ясно понимая, что отец всего лишь галлюцинация, мнимое произведение моего воображения, я непередаваемо сильно хочу его обнять; крепко-крепко, чтобы он узнал, как я за ним соскучилась.
Отец стирает кровь рукавом, размазывая ее по лицу. Серая ткань рубашки покрыта бурыми пятнами. Я продолжаю изумленно смотреть на него, не решаясь заговорить.
— Прости, солнышко. — наконец-то говорит он. Иногда папа называл меня ласковыми именами. — Я не хочу, чтобы ты видела меня таким.
— Не беспокойся. — отвечаю я и неуклюже улыбаюсь: вид у него по истине паршивый. — Просто ты мертв. Тебя не должно быть здесь.
— Я всегда с тобой. — роняет он, стирая с лица кровь.
Вдоволь насмотревшись и поддавшись острому желанию обнять отца, я бегу к папе. Ухватисто обвиваю его шею, и чувству, как соприкасаются его руки у меня за спиной. Пусть отец всего лишь правдоподобная иллюзия, обман зрительного, тактильного и слухового восприятия, но я тесно к нему прижимаюсь. Мне сразу же становится тепло и немного спокойнее. Наверно, в этой комнате тоже есть камеры видеонаблюдения, и те, кто за мной подглядывают, вероятнее всего, сейчас наблюдают весьма странную картину: как я обнимаю воздух.