— Погоди, внучек… Сейчас угощу… — И засеменил к машине.
Пятно на рукаве куртки оттиралось плохо. Жора с трудом поднялся, присел у воды на корточки и принялся тереть рукав мокрым песком. В тяжелой голове кружились страшные мысли. Что-то подозрительное вдруг почудилось в поведении старика. Коробченко тревожно оглянулся и, как ужаленный, вскочил на ноги: старик, держал в руке скрученный жгутом бельевой шнур, на цыпочках подкрадывался к нему. Лихорадочно нащупывая в кармане куртки наган, Жора попятился к кустам:
— Ты чо, дед?.. Ты чо?.. Умом тронулся?
Старик от злости побагровел:
— Я тебе тронусь!.. Я тебя, стервец, сейчас угощу! Кто всучил мне прошлым воскресеньем вместо денег бумажки за песца?.. Скажешь, не ты, голодранец? А ну, паскудник, шагом марш в милицию!..
В другое время Коробченко запросто улизнул бы от старика — в одних трусах тот далеко бы не угнался. Но теперь ноги были как чугунные. «Последнюю пулю — себе!» — отупело подумал Жора и выхватил наган. При виде направленного на него оружия старик враз осекся.
— Ложись! — закипел злостью Коробченко.
Старик, будто подкошенный, ткнулся лицом в землю. С необъяснимо откуда взявшейся силой Жора втащил старика в кусты, крепко спеленал его бельевым шнуром и затолкал в раскрытый с перепугу рот скомканный носовой платок. Тряся перед обезумевшими от страха глазами наганом, угрожающе засипел сквозь зубы:
— Брякнешь ментам мои приметы — смерть! Говори, старый дурак, что окрутил тебя богатырь! Вот тут у меня картина Шишкина «Три богатыря» наколота… — перепутав от волнения художников, Жора стукнул себя кулаком по груди. — Усек, спекулянт? Болтнешь другое — под землей разыщу!..
…На угнанной «Ладе» Коробченко мчал вдоль знакомой проселочной дороги до тех пор, пока не кончился бензин. В Новосибирск он добрался глубокой ночью. У какого-то предприимчивого таксиста раздобыл бутылку водки. В каком-то проходном дворе отыскал укромное местечко за вонючим мусорным ящиком. Жадными глотками, прямо из горлышка, осушил всю поллитровку и тут же «отрубился».
Рассвет следующего дня Жора встретил с раскалывающейся головой и с такой болью во всем теле, будто ночью через него переехал автобус. Долго не мог сообразить, где находится. Яркое солнечное утро казалось мрачным и серым. Глаза застилала кровавая пелена. Мучительно тошнило, а трепещущееся сердце, казалось, вот-вот разорвется. Столь гнетущее состояние свалилось на Жору впервые. С трудом он дождался, когда открылись парфюмерные магазины. В одном из них купил флакон дешевого одеколона. Укрывшись от прохожих в ближайшем сквере, торопливо стал «лечиться»… Что было потом, Жора почти не помнил. На пригородном теплоходе он вроде бы уплыл по Оби в Кудряшовский бор. Там, кажется, познакомился с каким-то парнем, тоже загибающимся от похмелья. Опять пили одеколон и какую-то жидкость типа лосьона или «Даны». Каким-то образом заехали в Бердск или в Речкуновку. После, в поисках спиртного, долго бродили среди многоэтажек вроде бы Затулинского или Верх-Чемского жилмассива. Весь день Коробченко ничего не соображал и совершенно не контролировал свои поступки. В голове назойливо кружилась одна-единственная мысль: как бы не потерять наган, без которого, казалось, теперь уже не существовало жизни. Этот, по словам Жоры, ужасный кошмар остался в его сознании черным мельтешением. Не известно, чем бы все это закончилось, если бы у Коробченко было много денег, однако Жорины карманы были пусты.