И в тот момент, когда он натягивал на себя одеяло, его охватывало странное какое-то беспокойство. Он чувствовал, что им что-то недоделано, что-то забыто. Он что-то проморгал. Добряков. Но что?
Добряков вставал с постели, ходил по комнате в трусах, в туфлях. Думал. И неожиданно он начинал вспоминать, как Варя сидела вот на этом ящике. «Я стулья куплю, — думает Добряков. — Деньги теперь есть… А что сейчас делает Варя?»
Утром надо рано вставать. Надо выспаться как следует. Но Добряков не может уснуть. Он ворочается всю ночь на скрипящей кровати.
И утром идет на завод невыспавшийся, желтый. Якобсон говорит ему:
— Чего это невеселый?
— Я ничего.
— Ну, как ничего? Смотри, под глазами-то что делается! По девкам, наверно, шляешься? Весна подходит…
— Да ну тебя! — говорит Добряков. Он становится необщительным, мрачным. Он изменяется у всех на глазах.
И Варя Лугина тоже изменяется.
Она всегда была очень сильная, ловкая, подвижная. Но всегда казалась хрупкой. Впечатление это усиливали зеленые ее глаза, белокурые волосы и длинные, тонкие пальцы.
Беременность еще больше усилила это впечатление. Варя похудела, глаза запали, лицо покрылось желтыми пятнами. Она стала очень некрасивой. Варя Лугина, щеголиха и хохотунья.
Влюбиться в нее теперь было бы очень трудно.
Но Добряков, увидев ее на общезаводском комсомольском собрании, обрадовался невыразимо. Он даже покраснел от радости.
Она стояла у окна, окруженная десятком парней и девушек. Они разговаривали с ней, как разговаривал бы и Добряков, если б все пошло по-иному.
Теперь он боялся подходить к ней. Он хотел пройти мимо. Но пройти и не сказать «здравствуй» неловко. Он сказал.
Она оглянулась, посмотрела на него и проговорила весело:
— А-а… Здорово!..
Как будто ничего не произошло.
Добряков осмелел. Он подождал конца собрания и подошел к Варе.
— Мне с тобой надо поговорить.
— О чем?
— На минутку, — сказал Добряков, стесняясь.
Они вышли на лестницу, на широкие ступени, где летом стоят ящики с цветами и зеленой травой. Сейчас здесь стояли пустые ящики.
Добряков мял в руках свою клетчатую кепку.
— Варя, я хотел тебя спросить только одно слово… Варя, неужели ты всегда будешь так жить?
— Как?
— Ну, без меня…
Варя засмеялась.
— Да, — подтвердила она, — буду жить одна. Как жила.
— Но ведь ребенок-то — он общий…
— Нет, — нахмурилась Варя, — это будет мой ребенок. Можешь родить себе другого.
Добряков стоял перед ней, унылый, исхудавший, в черной косоворотке и черном пиджаке.
Варя смотрела на него сердито. Она сердилась сейчас на себя за то, что сошлась с этим парнем. Уж очень он унылый. Хуже бабы.