Прибыв на свою историческую родину, Сашка с родителями оказался в Центре абсорбции. Центр – это четырехэтажное здание, где два последних этажа отданы под комнаты для проживания, а два первых – учебные классы, актовый зал и общественная столовая. Главной задачей центра являлось обучение языку иврит, на это отводилось полгода, по истечении которых тебя отправляли в свободное плавание. Те, кто успел схватить язык, да еще с востребованными специальностями, легко находили работу и быстро вливались в разношерстное израильское общество; те, кто нет, довольствовались малопрестижными черными работами. Высокий уровень советского образования позволял врачам, электрикам и электронщикам, строителям и механикам легко находить работу на израильском рынке. Людям, которые не имели востребованных специальностей, предлагали курсы переквалификации. Хуже всего было людям творческих профессий: этим иногда долго и упорно приходилось доказывать свою профпригодность обществу, но и они при твердости и нахрапистости находили свое место под солнцем.
Отец Сашки сразу же нашел работу, даже его слабый и корявый иврит не стал помехой, потому как голова и руки могли молча решать и ликвидировать технические проблемы. «Механик, он и в Африке механик», – шутил отец. А вот мать Сашки долго и упорно пробивалась со своей тренерской работой: сначала организовала кружок художественной гимнастики, потом показательные выступления, уж потом спортивную секцию. Теперь израильские девочки тоже захотели быть стройными и гибкими, такими, как ее несколько воспитанниц из Союза. Но, пожалуй, легче всего период адаптации прошел у Сашки. Молодость и хваткий ум быстро сделали из него израильтянина. Уже через полгода Сашка сносно болтал на иврите, пел с друзьями песни на непонятном ранее языке и стал учиться на подготовительном курсе для поступления в институт. Правда, и культ русского языка в их семье поддерживался, так как в условиях, когда все окружение говорит на иврите, русский легко забывается, посему было принято решение общаться между собой по-русски.
Жизнь как будто налаживалась, только одно мучило и не давало покоя: как там Дина? Сашка писал ей длинные письма, посылал посылки с модными сапожками и кофточками, куртками и туфлями и, конечно, вызовы для посещения Израиля. А Дина, десятки раз прочитав эти письма, надев очередную кофточку, присланную любимым, утирала слезы, понимая, что не следует ждать скорой встречи, что выжившие из ума советские руководители все больше и больше отдаляют их встречу на Земле Обетованной. Но написать об этом Сашке она не могла, и потому, утерев слезы, она садилась и писала ответ о том, что тоже ждет встречи с ним, что мечтает приехать, но вот в отделе виз и регистраций засел какой-то бюрократ, и разрешения пока что нет, что она попрежнему его любит и не может забыть и надеется на их скорою встречу. Потом она писала о занятиях музыкой и спортивных достижениях, о новом тренере, к которому никак не может привыкнуть, об их общих друзьях и знакомых, о родителях, но ни разу, ни в одном письме она не написала о Жеке, о том, что видела, как он следил за нею, как не решался подойти и объясниться. Да и Сашка ни в одном из своих писем ни разу не упомянул о Жеке, хотя горько переживал обиду на трусость и предательство бывшего друга. Друга? А был ли он другом? Много раз Сашка задавался этим вопросом: вот Мокей другом, конечно, не был, но было в нем все открыто, не любил, так не любил, и открыто об этом говорил, а если удавалось его в чем-то переубедить, то он был верен этому до конца. А Жека вроде с тобой и согласен с первой минуты, но согласие какое-то скользкое, того и гляди, вырвется и уползет, затаится и в самый неподходящий момент станет громадным отрицанием того, что минуту назад воспринималось им как восторженное согласие, и при этом искренность так и светится во взгляде, и слова такие правильные, такие простые, доходчивые, в правоту которых хочется верить. Вот Дина, она сразу раскусила двуличность Жеки и поняла, какая опасность исходит от него. Она еще тогда, когда они встречались втроем, как-то заметила, чтобы он не очень откровенничал со своим другом, и на его удивленный вопрос почему, сквозь зубы прошептала: «Не нравится он мне». Сашка тогда даже возмутился, защищая друга, а Дина ласково улыбнулась и сказала: «Ну, может, я не права, а только кажется мне, что твой друг двуличен и не всегда искренен с тобой, но, может, я ошибаюсь». Нет, милая, ты не ошиблась, ты была гораздо ближе к истине, чем я.