Утром Жеку и водителя повели к Ашрафи. Они зашли в типичный азиатский двор, где с трех сторон были жилые помещения, конвоир сразу же уселся на чурбан у печи, где пекли лепешки, а водитель и Жека остались стоять под моросящим дождем. Их долго не звали зайти в помещение, из которого были слышны возбужденные мужские голоса. Наконец, из помещения вышел бородатый человек и что-то крикнул конвоиру, тот стал подталкивать пленных к помещению. На пороге конвоир заставил водителя и Жеку снять сапоги и только тогда разрешил войти в помещение. На полу было постелено несколько ковров, были разбросаны подушки и сидело несколько бородачей. Неожиданно один из них заговорил с Жекой и водителем по-русски, причем его русский был безупречен. Бородач назвался Мусой, спросил их имена, есть ли у них родители и семья, кем они были, пока не отправились воевать. Услышав, что водитель узбек, Муса поменялся в лице. «Ты неверный, кафир! – закричал он. – Ты предал священное имя мусульманина, отправившись воевать со своими братьями сюда! Я расстреляю, нет, лучше повешу тебя, грязная собака!». Узбек стоял молча, а потом на плохом русском заявил, что идти воевать сюда он не хотел, но он солдат и должен выполнять приказы, так учил его отец, который протопал всю Отечественную и награжден орденами Славы и Красной Звезды, у него три брата и две сестры, и он не мог отказаться, дабы никто не заподозрил его в трусости. Муса стал переводить рассказ шофера остальным, молча сидевшим и попивавшим чай. Наконец, один пожилой с седеющей бородой что-то сказал конвоиру, и тот увел водителя, которого Жека никогда больше не видел.
Кандагар – гиблое место. Вот уже шестые сутки Жека сидит в холодной яме. Раз в день ему приносят сухую лепешку и воду в медном кувшине. Вода с арычным привкусом и мутная от ила и песка, лепешка жесткая, и потому ее надо долго мочить, чтобы разгрызть, по нужде Жека ходит здесь же и потом закапывает дерьмо, чтобы не так бросалось в глаза и была возможность поесть. Если чуть-чуть припекает солнце, налетают стаи мух, которые чуют запах дерьма. Жека, не мывшийся уже десять дней, и сам пахнет не лучше, и потому мухи с остервенением атакуют его.
Ашрафи еще не решил, что делать с Жекой: то ли расстрелять, то ли продать, то ли обменять. А вот Муса советует обратить в ислам, и зачем ему это нужно, пока не рассказал. Ну что же, подождем, время терпит.
Ашрафи прикрыл глаза и унесся в воспоминания. Он помнил еще те времена, когда страной управлял король. Король – он и есть король, ему принадлежала власть, он судил и миловал, награждал и казнил, был четкий порядок. Тогда муэдзин призывал на молитву, и верующие шли молиться, был праздник и ели плов, никто не оставался голодным, для каждого была лепешка. Потом убрали короля, натворили бед, и порядок исчез, религию перестали уважать, хозяина перестали уважать, женщину, видишь ли, надо грамоте учить, а то она без грамоты не знает, как мужу чай заварить или ноги помыть. Это на Западе голые шлюхи гуляют по улицам, возбуждая мужчин, у нас правоверных такого не будет. В комнату тихо вошла Айгюль, любимая жена Ашрафи, с подносом, на котором стояли большой расписной чайник с пиалой и ваза с сухофруктами. Айгюль была шестой женой Ашрафи, она молча поставила поднос перед хозяином и так же тихо удалилась. «Что-то моя ненаглядная газель загрустила, нет блеска в глазах, должно быть, заскучала без меня, ну, совсем дитя, только-только минуло шестнадцать, надо навестить ее сегодня ночью». Ашрафи, которому в этом году исполнилось шестьдесят два как мужчина был хоть куда и вполне мог поспорить с молодыми. Он вспомнил, как Айгюль извивается и стонет, когда он овладевает ее телом, как жадно хватает ртом воздух, задыхаясь под его натиском, и ему стало сладко и жарко от этого, он, как кот, мечтательно закатил глаза и заулыбался в свою черную с проседью бороду. Самый надежный режим существует там, где женщина выполняет роль, определенную ей Всевышним: любить и ублажать мужа, рожать детей и работать по дому, не надоедая своему повелителю, тогда и дети ее будут столь же покорны и уважительны к отцу, и слово его будет законом послушания. Скорей бы Муса решил, что делать с этим русским. Может, назначить за него выкуп? Деньги очень нужны, да русские не очень ценят своих людей и неохотно платят за них, а этот русский не генерал и даже не полковник, правда, специалист-дорожник, но тоже не профессор. Что же придумает Муса?