Временами возникает вполне оправданный, даже чрезвычайно практический вопрос: а, может, стоит всё бросить, совсем всё, стать другим человеком, уехать куда-нибудь, найти новую работу, купить новую квартиру, или вообще рвануть на край света, раз здесь так плохо? Но, странное дело, уже оканчивая эту фразу, я понимаю, что, по сути, ничего не изменится – я и тут мало чего могу потерять, у меня нет связей, которые бы действительно тяготили (работа не в счёт), а надеяться, что вдруг и сразу от перемены места изменюсь я сам, было бы совершенно наивным. К тому же, наверняка, и невозможно полностью отделаться от прежней жизни. Но, главное, конечно, всё равно я сам, поскольку проблемы с переездом и обустройством в конце концов разрешаться, наступит мгновение пустоты, и этого окажется достаточно. Я далеко не разъяснил себя, но сожалеть о чём бы то ни было нет никакого желания, хоть всё оборачивается для меня столь плачевно, так что сменой внешней обстановки ничего не решить. Можно, наоборот, принять эту страсть за нервную встряску, за саму по себе жестокую, но благотворную перемену или же за паллиатив от более серьёзных противоречий в жизни, с чьей помощью отодвинулось её крушение, поскольку она заполнила собой мои пустые руки, а там, глядишь, уже и старость придёт, и, ни на что не претендуя, можно дотянуть до смерти, вспоминая, как однажды появился у тебя шанс всё изменить, но ты, занятый фантазиями, так его и не использовал. Видимо, это тоже есть в моей любви, вероятно, более, чем кажется, однако вместе с тем явственно ощущается, что именно она на данный момент есть самое важное в моей в жизни, она и до того была самым важным, только понять я этого не мог, и остаётся лишь сокрушаться о зря растраченном времени, но никак не о факте её существования, чем я и занимаюсь вот уже сколько дней. Скорее я разделю свою жизнь надвое, но не отграничу от неё эту страсть, приняв её за случайность или выдумку, порождённую случайностью. Я её источник, она – подарок и насмешка над самим собой, я не в состоянии и не желаю её контролировать, пусть она будет стихией, моей стихией, стихией моей души, чего угодно, лишь бы по-настоящему. И только, если по-настоящему, с ней можно смириться, принять и даже простить.
Приближались тёплые летние дни, всё кричало жизнью, настроение волей-неволей улучшалось. На самом деле, Фёдор не очень любил это время года, оно всегда казалось ему незрелым, но уже чем-то чреватым, что обычно кончается весьма плохо. Хотя чего же может быть опасного в таких абстрактных вещах? По принятому с недавнего времени обыкновению пешком, в мечтательной и рассеянной задумчивости, возвращался он сегодня с работы не обычной дорогой через аллею, а делая небольшой крюк, поскольку не желал вновь встретиться со своим соседом, и, подходя к дому с противоположной стороны, вдруг отвёл глаза в сторону, чтобы заглянуть за поворот. Тут его взгляд нечаянно скользнул по грязно-серой стене и сразу же остановился – на ней было её лицо. Он столь свыкся с этими чертами, они стали ему столь родны и дороги и в то же время далёки, что странно до оторопи было лицезреть так запросто, совсем близко свою недосягаемую любовь на потрёпанной афише. Казалось бы, мелочь, но непонятное, жестокое волнение овладело им в первое мгновение. Сначала Фёдор даже не поверил глазам, отвернулся, посмотрел ещё раз – нет, всё оказалось на том же самом месте. Все мысли сразу улетучились от этого прямого нарисованного взгляда.