Сон разума (Левченко) - страница 120

Фёдор слушал это рассеяно, осторожно вертя баночку в руках, ему не верилось, что из неё вообще может чего-то получиться, но конце концов в его сердце ёкнул абсолютно неуместный фатализм, он сделал выбор и согласился всё тем же хриплым голосом:

– Ладно, давайте.

На цену Фёдор не обратил никакого внимания, а та действительно оказалась крайне высока. Сжимая в правой руке пёстрый пакетик со своим сомнительным сокровищем, он быстро вышел из магазина и уже через пару шагов, если бы даже захотел, наверняка не смог бы вспомнить ни то, как выглядел продавец, только что всучивший ему странный подарок его идеалу, ни то, был ли это мужчина или женщина.

Дома Фёдор аккуратно поставил стеклянную баночку на письменный стол, сел перед ней не переодеваясь и просидел в сомнениях с полчаса, не пойти ли и купить что-нибудь ещё, что-нибудь побольше, чего именно, он не знал, но обязательно побольше. Потом достал из верхнего ящика случившийся там маленький конверт с карточкой (Настя запасала их десятками, чтобы в случае необходимости подписать подарок, не бегать за ними в магазин) и нацарапал на ней каллиграфическим почерком: «Никогда не верил в любовь с первого взгляда, но, увидев тебя, понял – другой не бывает. Прости, что так откровенно». Долго колебался, стоит ли ставить свой автограф, однако, вздохнув, не стал и вложил карточку обратно в конверт, который небрежно прикрепил скотчем к баночке. Его имя никому ничего бы там не сказало. При этом он ни разу не засомневался, что ему удастся вручить подарок лично, далее фантазия идти просто отказывалась. То ли Фёдор настолько поглупел, то ли чрезвычайно рассеялся, то ли ещё что, но комичности своего положения нисколько не осознавал: вот сидит он в верхней одежде за письменным столом, даже не переобувшись, просто сидит, ничего не делает уже второй час, изредка только ёрзает в кресле и думает чёрт знает о чём, выложил перед собой билет и смотрит на него как на божественное откровение, иногда с трепетом теребит в руках.

Но до вечера сидеть было нельзя, у него имелись кое-какие дела, насущные проблемы, за которыми, кстати говоря, можно и время скоротать. Волнение не тревожило его сердце, он пребывал в мрачной воодушевлённости, неподвижной и хрупкой, тёмной и беспросветной, в состоянии «остеклянения», по которому уже пошли мелкие трещинки. День пролетел скоро и незаметно, привычные дела спорились быстро, выбор костюма на вечер тоже не принёс особых хлопот, майки и джинсов оказалось достаточным, так что Фёдор не спешил и точно рассчитал время, когда ему надо выйти из дома, и почти в полном спокойствии отправился на иллюзорную встречу со своим идеалом. Шёл он пешком размеренным шагом, по дороге заметил, как собирается дождь, и с обыденной досадой посетовал на то, что не захватил зонт, но возвращаться домой не стал. Пройдя через аллею и свернув на перекрёстке налево, ему осталось преодолеть всего-навсего несколько кварталов до местного «очага культуры». Непривычная в последнее время внимательность к предстоящему мероприятию его несколько подвела: после 15 минут неспешной прогулки по людным улицам родного города, он на некоторое время задумался и, подходя к пункту назначения, вдруг спохватился, не забыл ли дома свой подарок, взял ли билет и вообще переодел ли домашнюю одежду, но всё обошлось – пакетик болтался в левой руке, вожделенный клочок бумаги нащупал в левом заднем кармане джинсов. Правда, после всплеска бытового беспокойства в голову сразу полезли совершенно посторонние мысли: не забыл ли он, например, уходя закрыть за собой дверь в квартиру, что завтра надо оплатить счета за телефон, вычистить оба рабочих костюма и т.п., однако толпящийся народ у входа в здание, куда направлялся и он, тут же привёл его в чувства. В холле оказалось шумно и душно, царила гниловатая суета от предвкушения зрелища, ожидание особых откровений в скором будущем и мелочная гордость от того, что станешь их участником. Короче говоря, организаторы на рекламу не поскупились. Фёдору от всего этого стало вдруг противно, и уже в который раз захотелось всё бросить. Между прочим, здесь он увидел Семёнову с обоими детьми, увидел, когда протягивал какой-то посторонней женщине билет, ошибочно полагая, что именно она проверяет их у входа, так сильно та выделялась повседневностью своей одежды, однако вскоре понял оплошность и со стыдом ретировался под высокомерной улыбкой, а недавняя знакомая прошла мимо, даже не поздоровавшись, как и её отпрыски. Правда, те его не знали, да и он их видел впервые – это была девочка лет 12, страшненькая и неопрятная, смотревшая на всё вокруг с искренним тупым восхищением, вероятно, не очень избалованная развлекательными мероприятиями, и мальчик года на два младше неё, старавшийся выглядеть независимо, будто всё происходящее ему безразлично, однако постоянно державший мать за руку и иногда с сугубо детской непосредственностью засматривавшийся на нечто, привлекшее его наивное внимание. Фёдор заметил, что Семёнова была одета так же, как и в клубе месяц назад, и это при том, что однажды они с Настей подарили ей на день рожденья дорогое платье, по поводу цены на которое даже поспорили; просто патологическая жадность. «Наверно, по блату», – подумал он, вспомнив, что Семёнов работал здесь творческим ремесленником из обслуги.