Напрасно думать о расправе над окружающей гнетущей обстановкой, как об освобождении от личного, от иллюзий, ведь, на самом деле, получается лишь большее закрепощение в индивидуальный фантазиях. И никогда бы я не поступил подобным образом из своего дурацкого прекраснодушия, но, просидев в таком состоянии с полчаса, окончательно уверился, что надо что-то делать и для начала взять отпуск, выбраться отсюда, обстановку переменить. Неприятие действительности порождает уродливые химеры. Да и время года весёленькое, есть надежда, что не впустую отдых пройдёт, а если всё-таки пройдёт, я всегда смогу его продлить, на совсем продлить, уволиться да и всё, никакой привязанности к работе я не испытываю, теперь точно нет. Даже мысль, что последний раз был там, где сгинула существенная часть моей жизни, никак меня не трогает. Ностальгия, возможно, появится в своё время, поскольку сейчас её отсутствие – лишь следствие ребяческого задора от того, что избавился от старого и ненужного, но произойдёт сие только тогда, когда всё будет вспоминаться в общем и целом, безо всяких подробностей, безучастно, как в любом другом подобном случае.
04.06 Вроде спадает с меня дурман наивной несчастной любви, и в душе остаётся чистый образ недостижимого идеала, незапятнанного никакой чувственностью, никакой условностью наличного бытия. Наверно, только таким образом он мог остаться идеалом, и не зазорно испытывать благодарность за то, что всё закончилось именно так, а с этой мыслью жить далее. Понапридумал же я себе чего-то, прямо стыд берёт, настолько фантазии с реальностью разошлись. А ведь уверовал в любовь, уверовал искренне и не на мгновение, но на час, на день, а то и долее, порывисто, всей душой, всем сердцем, оказавшимся беззащитным перед этим чувством. К тому же уверовал так эфемерно, что зарождаются порой сомнения, к чему всё это случилось, как случилось и случилось ли вообще. Последнее, конечно, преувеличение, но временами мне начинает казаться, что всё произошло как будто не со мной, точнее, другим мной, который ненадолго завладел душой, перевернул в ней всё с ног на голову, а потом вдруг так же неожиданно исчез, как и появился, даже не извинившись после всего. Однако эти сомнения случаются не часто и подолгу не задерживаются – нечто совсем мимолётное, любая мелочь, та же вилка, что я держал в тот вечер, держал в левой руке, в который началась или, если угодно, продолжилась моя страсть, напоминает о ней, и сразу нахлынывают воспоминания, странные, не предметные, чувственные, что ли: я словно осязаю то, что испытывал и тогда, когда на работе вдруг произошёл припадок воспоминания, и тогда, когда в ту же ночь рыскал по пустой квартире, не зная, куда себя деть, и тогда, когда всё, наконец, стало предельно ясно, и много чего ещё. Неразличимый, идеализированный образ постоянно стоит перед внутренним взором, я вижу её, вижу каждое мгновение, но робко, непритязательно, издалека присматриваясь к миловидным чертам лица, как на 19 месте 11 ряда, сидя в оцепенении и ни на что уже не надеясь. Оно единственное тогда выделялось среди окружившей меня серой массы, и ничего более из того, что там имелось или происходило, я не помню, не помню, к примеру, какого цвета стояли кресла, каким было освещение, что говорили люди вокруг и т.п. И каждый раз, разглядывая эти черты, я понимаю, что нет, нет в них ничего особенного, могшего вызвать такое непреодолимое влечение, и от того они ещё глубже врезаются мне в сердце, становятся ещё ближе, и это уже невыносимо.