Встреча с хозяевами дачи произошла в городском парке, находившимся далеко от его дома, точнее, в летнем кафе, составленном из столов и стульев белой и красной пластмассы вперемешку, безо всякой системы, и наполненном однородно-паршивенькой публикой. Фёдор помнил Михаила Ивановича ещё с детства, смутно, но помнил, человеком тот был неплохим, однако, идя на встречу, он постоянно натыкался на чувство неловкости при одной мысли об этом человеке, и причиной сему являлась не неполнота его знаний, а сам образ г-на Саврасова. Первый же взгляд Фёдора на отцовского приятеля разъяснил бродившие в нём ощущения, поскольку вид у того был очень необычным, почти загадочным: этот высокий брюнет, т.е. бывший им в своё время, сейчас же почти весь седой, носил круглые очки на тонком, вытянутом вдоль лица носе, которые, посверкивая в вечернем Солнце, прикрывали маленькие тёмные глазки; имел сухие впалые щёки, бородку правильным клинышком, совершенно чёрную, без единого светлого волоска, тщательно обстриженную вокруг, и морщины для осанистости. Да и одет тот оказался не без элегантности (Фёдору почему-то тут же взбрела в голову картина, как он в белой майке без рукавов и семейных трусах чистит и гладит светлый летний костюм, что сейчас был на нём), в руке держал трость с затейливым набалдашником (каким именно, его собеседнику разглядеть не представлялось возможности, поскольку широкая ладонь г-на Саврасова её полностью прикрывала), но, вероятно, уже по необходимости, а не только для завершения образа, и всё. В буквальном смысле всё. Если бы он не говорил ни слова, его внешность вполне можно было бы принять всерьёз, а так – после нескольких фраз становилось понятным: рисуется человек, не более, видимость создаёт, поскольку всё из того, что имелось существенного у него внутри, никак не соответствовало навязываемому образу, почему часто и по своей вине Михаил Иванович оказывался крайне недооценённым и среди знакомых, и в жизни в целом. Но это не означает, что г-н Саврасов имел обыкновение глупости говорить, наоборот, остроумнейшие вещи, продуманные и лёгкие, вырывались иногда из его уст, однако не так и не тогда, как и когда следовало, невпопад, не к месту, создавая у собеседников стойкое ощущение, что тот пытается продемонстрировать лишь свой внешний вид, а не высказать собственное суждение, делая тем самым весьма замысловатую и пагубную вещь: добившись на некоторое время своего, заставив человека поверить, что есть именно то, чем кажется, он расслаблялся, и рано или поздно его натура, надо сказать, очень мягкая и добрая, прорывалась наружу, порождая неумолимое подозрение, что вас просто дурят, или в лучшем случае играются. Ещё одной особенностью, но уже не такой существенной, скорее, чудаческой, этого человека-образа было намеренное ли или просто по давней привычке растягивание при разговоре пустейших слов в попытке предать им скрытый смысл, к тому же он частенько делал вид, будто забывает простейшие вещи, что людей вдумчивых и обстоятельных начинало через определённое время сильно раздражать. Кстати сказать, настоящих друзей у Михаила Ивановича действительно не было. И, наконец, Фёдор, как только его увидел, искренне удивился тому, как он мог хоть раз, по словам отца, напиться в хлам, ведь казалось, что подобное поведение ему не шло, и тем не менее это была чистейшая правда.