Теперь немного о другом, но том же самом. Сказали мне, тут с одного обрыва вид неплохой открывается. Лирика, конечно, свои развлечения навязывают, но всё-таки то, что называется творениями природы, является не эфемерными человеческими фантазиями и бездарными постановками, в них есть основательность, хоть и самая простая (что не всегда плохо), но и самая действенная, до нутра касающаяся, так что обязательно надо будет сходить посмотреть, впечатление составить. Общее же оно у меня пока складывается весьма двойственное, его можно назвать спокойной раздражительностью, но это более по инерции, чем взаправду, и спокойная, видимо, только потому, что многое кончилось и впереди ничего особенного не предвидится. Всё непонятным образом попадает в тон настроению, точнее, я сам замечаю только то, что попадает ему в тон. По дороге сюда, прямо за посёлком, в котором я вышел из электрички, умудрился разглядеть старое заброшенное кладбище, ни чем не бросающееся в глаза, за забором из густого кустарника, поросшее высокими деревьями, так что издалека его запросто можно было принять за небольшую рощицу. Ничего особенного, даже описывать для памяти не стоит, всё тривиально, а лет через 20-30 – уже абсолютно ничего, останется только растительность, ухаживать за могилами, судя по их виду, совсем некому. Однако мне сразу взбрело в голову, что хорошо было бы найти на нём «последний приют», ведь деревца вокруг, птицы щебечут, живность всякая, а не как обычно – нагромождения из порой абсурдных монументов, на которые иногда дивишься: то ли действительно по глупости, но от чистого сердца, то ли по уму, но в насмешку. Разумеется, сие не более, чем злая шутка над собой из разряда тех, которые придумываются, чтобы раны разбередить или побравировать или и то и другое, однако случись что, быть похороненным в таком месте для меня было бы крайне нехарактерным.
В последние несколько дней начинаю приобретать одну примечательную черту: как только в голову взбредут тяжёлые воспоминания, ощущения, я незамедлительно стараюсь их отбросить, как бы парализовать, перехожу мыслями на нечто иное и принимаюсь усердно делать вид, что их и в помине не было. Что это? опять ложь, новая ложь самому себе, только теперь по другим основаниям? Нет, они всё равно остаются при мне, никуда не исчезают, всё равно являются моей правдой, но какой-то «неправильной правдой», неглубокой, поверхностной, от которой можно и нужно постепенно избавляться, у меня не возникает даже чувства лжи, неуместности, дискомфорта в жизни, которые ранее бессознательно и слепо гнали куда-то от себя всей своей неумолимостью и животной глубиной. Одним словом, там – темно, глубоко, необходимо, здесь – ясно, но поверхностно и ненужно. Однако и эту ясность я не в состоянии переварить, отсюда и вполне логичный вывод: раз нет, то нечего и на рожон лезть. Как, например, я подписал ту карточку! Как наивно и откровенно и… как всё-таки глупо и непосредственно, не отдавая себе отчёта в том, что именно хочу сказать. Конечно, событие незначительное, может, ещё незначительней, чем мне представляется, но почему же тогда я мучительно сгораю от стыда из-за такого пустяка и не в состоянии уяснить причин своих ощущений? И так, и сяк пытаюсь объяснить этот порыв и к своему ужасу понимаю, что в нём, вероятно, и не было никакой подоплёки, даже наивной, а просто прекраснофразие и… и в итоге получилась ложь, т.е. правда, основанная на ложных чувствах. После столь длинного пути факт её присутствия в моих действиях становиться просто тягостным. Само по себе ничего никуда не уйдёт, не раствориться и на свои места не встанет. Наверно, лишь по прошествии некоторого времени я смогу здраво на всё взглянуть без щемящего ощущения стыда и досады. Но этого мало, необходимо ещё и понять, каким образом это чувство, которое я безуспешно пытаюсь казнить, чью пагубность нивелировать, может, с одной стороны, быть таким хорошим, прекрасным, почти замечательным и уж точно живым, по крайней мере, лично для меня и в определённый период жизни, а с другой – столь пустым и суетным, до невыносимости глупым, а, главное, трагически безысходным.