К утру он был мёртв. Двусторонняя пневмония после, казалось бы, лёгкой простуды – внезапно и глупо, обидно и невпопад, от чего ещё более удручающе, мучительно своей несуразностью как публичный позор, лишающий какого-либо уважения – и стыдно, и жалко. Впрочем, уже неважно. Когда не видишь смысла собственных действий, продолжать их просто смешно, вполне логично заняться чем-нибудь другим, только вот чем, если в твоей жизни нет даже таких обыденных, но столь необходимых каждому вещей вроде душевной близости, теплоты, родства хотя бы с одним человеком?
А нашли его буквально через день. Алексей, вернувшись в квартиру покойной жены, постарался продолжить жить дальше, в понедельник сходил на работу, после неё зашёл в магазин, купил хлеба, молока, полкилограмма свиных отбивных, батон копчёной колбасы, килограмм зелёных яблок, 300 грамм сыра и литр кефира, а ночью вдруг повесился на том самом ремне. Когда во вторник утром он не вышел на службу, у его коллег и сомнений не возникло, что именно с ним произошло. Завели дело, более для формальности, хоть тот и не оставил посмертной записки. При осмотре трупа в кармане брюк обнаружили не выброшенный билет на электричку, стали выяснять, к кому он мог ездить в день похорон жены, однако не преуспели в этом до тех пор, пока методично не опросили всех, с кем Алексей общался в последнее время, кто его знал или просто имел дело по службе, и не дошли до матери Фёдора. Это произошло как раз в тот день, на заре которого он скончался.
Похоронили его на новом городском кладбище, только-только обживаемом свежими могилами, в чистом поле в голой жёлто-серой земле. Похороны прошли ужасно, если такие мероприятия вообще могут быть хорошими: кроме родителей, которые сразу и окончательно постарели, и теперь уж не чувствовалось ни малейшего намёка на какую-либо отчуждённость между ними, присутствовала секретарь Фёдора, целых семеро коллег во главе с замом более в качестве делегации от коллектива, а не как друзья, да ещё один бывший сокурсник, не успевший вернуться восвояси после двух предыдущих. Пришла бы и Настя, только её никто не предупредил (вот сюрприз получится), а «хозяин дачи» даже возможности участия в траурной церемонии для себя не допустил, единственным объяснением чему может быть лишь паническая боязнь смерти. День стоял солнечный, ветер так и не переставал дуть вторую неделю, пыли полно, на кладбище в будний день кроме этой небольшой группки да двух могильщиков никого не было, речей тоже никто говорить не стал, да и от музыки отказались, так что церемония заняла не более десяти минут. После неё на поминки с престарелыми родителями отправилась одна секретарь. Лишь они, придя в их старую квартирку, выпили за упокой да отведали блюд, которые мать приготовила заранее очередной бессонной ночью, тех самых, что стояли на столе, когда Фёдор в последний раз обедал у родителей, только курица сегодня была сильно пересушена, чего отец, правда, не заметил, он машинально всё прожевал без вкуса, а потом долго сидел, положив руки перед собой, и смотрел в стену. Дарья же, некоторое время спокойно пошептавшись с хозяйкой, через час вежливо попрощалась и тихо ушла. Кроме просторной благоустроенной квартиры, банковского счёта и окончательно забытого в ремонте автомобиля Фёдор так ничего после себя и не оставил, но даже они теперь мало кому были нужны.