Бывает, конечно, пробивается сомнение, будто опять всё вдруг ускользает в ничтожество и небытие, и с ним приходит чувство, что я отброшен туда, откуда начинал, но ему находится вполне понятное объяснение: я ведь ещё ничего не сделал, чтобы созидать свою, не более не менее, новую жизнь. И что же именно я хочу в ней делать? Что вообще я способен делать? После некоторого размышления вновь растерянность, небезнадёжная, спокойная, но растерянность, вновь непонимание, вновь сквозит ощущение зря растраченного времени. Положим, сейчас я оставлю этот вопрос, к чему есть вполне объективная причина – в теперешнем болезненном состоянии, запущенном из-за того, что я так увлёкся своим внутренним мирком, привести в порядок мысли не представляется возможным, – но до бесконечности его откладывать не получится, после столькой кровью вымученного отрицания прежнего образа жизни нельзя не утвердить новый, самотёком всё пойдёт лишь так, как шло доселе.
Когда смотришь на себя чуть по-другому, нежели привык, сразу видится совершенно новый человек. Пожалуй, я приобрёл лишь предварительные знания и с трудом представляю, к чему их можно применить. Но главное из всего, что я понял – наши знания о себе являются не более, чем отпечатком тех событий, которые с нами происходят, естество же, по преимуществу, остаётся непознанным, его можно лишь реализовать, т.е. встроить в цепь всё тех же жизненных коллизий.
Был четвёртый час ночи, вот-вот обещала заняться заря, когда Фёдор, наконец, лёг в кровать. Пару раз он порывался собрать вещи, подумывал вообще не спать, однако невыносимая болезненная усталость всё-таки одолела его. Не раздеваясь, собираясь скоро встать, он растянулся на измятом, так и не расправленном после дневного отдыха, успевшего войти ему в привычку, тяжёлом байковом покрывале, с удовольствием ощутив мягкую подушку под головой. В темноте приятно скрипнула кровать, ветер от порывов перешёл к постоянному сильному дуновению, на яблоне за окном душевно шелестела листва, всё вокруг было обыденно, спокойно. Некоторое время Фёдор никак не мог уснуть, иногда воцарившуюся в доме ночную тишину разрывал его резкий надрывный кашель. И уже в полузабытьи, когда начало светать, пронеслись перед его внутренним взором образы, окутанные ярким светом, так сильно слившиеся с его собственной жизнью, которые он успел позабыть в последние несколько дней, а тут вдруг вспомнил, точнее, то был её один-единственный образ в своих двух воплощениях. В эти пару мгновений глаза под веками неожиданно задёргались, сердце неистово забилось, грудь сдавил беспримерный приступ удушья, но в конце концов Фёдор уснул, уснул с неестественно-светлой улыбкой на потрескавшихся губах.