Мне часто бывало тяжело на душе, но я всегда умел с этим справляться, и никакого особого секрета, никакой панацеи от плохого настроения у меня не было, да и нечего в таких мелочах всерьёз выдумывать. Главным средством от уныния становились вполне обычные рассуждения, что оно приходяще, потом же обязательно будет легче, надо только надеяться на будущее и смело идти вперёд. Однако я никогда не пытался истово убедить себя в чём-нибудь посторонне-хорошем, всегда находились лишь полумеры, которые теперь не помогают. Странное дело, но ситуация чем-то напоминает несчастную любовь, только несколько сдержанную, поскольку обнаруживается ряд схожих с ней моментов: знаешь, чего хочешь, причём не обязательно, есть ли оно на самом деле или нет, достаточно личных иллюзий, отсюда и несчастнось, а ещё теоретичность, потому что нельзя непосредственно осязать предмет твоих устремлений, либо в принципе, либо по обстоятельствам, и, главное, – самомнение, ведь не будь его, давно бы бросил это бессмысленное занятие. Но, что интересно, никуда не уходит, остаётся в полной силе искренность и глубина переживаний, ты убеждаешь себя в наличии страдания, и вот ты действительно страдаешь, и чувство твоё вполне настоящее, не показное, а то, что оно основано лишь на фантазиях, ничуть не убавляет его реальности, поскольку это твоя внутренняя реальность. Положим так. Вместе с тем уныние, имея внешнее сходство с несчастной любовью, является совсем иным по своей сути, потому что в нём речь идёт не о любовных фантазиях, а о жизни, в которую много чего понамешано.
Возникает чувство, будто я сам себе кое-что не договариваю, пытаюсь оживить, осветить потаённые стремления своей души, но тут же ощущаю безысходность, тупик, уныло опускаю руки и перестаю верить в собственные силы. Мне необходим рычаг, нечто постороннее, что помогло бы перевернуть неподъёмную плиту, задавившую ростки жизни в сердце, которую самостоятельно я могу лишь слегка покарябать ногтями. Понятно, что чудодейственных средств не бывает, но также понятно, что все и без них обходятся довольно успешно. Хотя кто это все? На ум приходит множество посредственных рассуждений о человеке в целом и людях в частности, но и на них нет у меня сил. Я мог бы сейчас сказать, сколь много дурного вижу каждый день, ведя вполне обычный образ жизни, однако же причём тут моральная оценка с моей стороны, не ясно. Не едем же мы все в Африку голодать из солидарности с её жителями, сочувствовать – сочувствуем, но не едем. Тоже ведь не новость равно как и то, что каждый из нас занимает определённое место в жизни по мере своих способностей, честолюбия или ещё чего-нибудь, хотя бы случайности рождения; входит в систему, созданную не им, и лишь, быть может, в будущем, на старости лет появляется у него шанс как-то её изменить. Так что личность-личностью, ростки-ростками, а место своё знать надо. Я понимаю, здесь много нюансов, например, разумный человек станет хотеть лишь истину, почему и разумность есть критерий человечности, но что же тогда мне прикажете делать: ума у меня не так много, потому я не всегда могу правильно определить, что истина, а что нет, однако слушать подсказки какого-нибудь доброго дяденьки, который пальцем будет указывать, чего следует хотеть и чего не следует, тоже не стану ровно постольку, поскольку откуда же мне знать, понимает ли он больше моего или нет. А ведь до этого так и жил (конечно, без «дяденьки» – это для ясности образа), однако далее – никак, не получается, теперь только сам, своей жизнью пожить хочу, не чужой, навязанной. – Вот хотел избежать общих рассуждений, а влез бог знает куда. Настоящей жизни хочется, чувств настоящих, а хороших или дурных – это дело десятое, мораль действительно совершенно ни при чём, нужны способности. Впрочем, запечатлею-ка один примечательный факт.