Но одно могу отметить определённо: меня непреодолимо влечёт это чувство и обратного пути уже не видно. Нет ни одной мысли, ничего определённого, оформившегося, цельного, что не было бы ему подчинено, а помимо – лишь причудливые, ужасающие своей беззаботностью фантазии, объединённые одним желанием, желанием счастья, любого, какого угодно, где угодно, как угодно, но только бы с ней, с ней одной. Похоже, я затеял детскую игру на краю высокого обрыва, который является одним из её правил, и пока только по счастливой случайности нога ни разу в него не скользнула, до сих пор мне удавалось избегать противоречий с реальностью. Остаётся даже узкое пространство для манёвра – можно отойти налево или направо, можно чуть приблизиться или чуть отдалиться от пропасти, но совсем покинуть её нельзя по определению. Я не ощущаю, что у меня в жизни есть выбор, что я самостоятельно принимаю какие-либо решения, нечто собой представляю, что я свободен и могу, например, избавиться от этой любви – нет, силёнок не хватит. Впрочем, и желания такого возникнуть не может. Почему? Потому что единственная ей альтернатива – беспросветная определённость серых будней. Со стороны могло бы показаться, что это субтильная блажь и малодушие, мне и самому очевидна логичность такого вывода, ещё недавно и я бы так посчитал, а, может, перечитывая сие, обязательно посчитаю, однако это происходит именно со мной и именно сейчас, так что ни о каком «со стороны» пока не может быть и речи.
А возможно ли оно, счастье? Не практически – об этом и задумываться не смею – способен ли я на него, не струшу ли и всё испорчу? Способен ли я остановиться здесь и теперь, больше никуда не стремиться, ничего не искать, забыть обо всём остальном? Мой ли это путь? смогу ли я так провести остаток жизни? Для ответа нужно точно знать, чего ты хочешь и чего не захочешь никогда, быть цельной личностью. Да никто мне его и не предлагает, счастья, так что не стоит и спрашивать раньше времени, а то и вообще… Собственно, и вообще не стоит.
Дни тянулись мучительно долго, как во сне, тяжёлом дневном сне, после которого ощущается оторванность ото всего внешнего, всего живого, происходящего вокруг тебя. Фёдор окончательно выбился из колеи, ничего не принимал и не понимал в своей прошлой жизни, чувствовал, будто впервые вошёл в незнакомый дом и безучастно разглядывает его обстановку. Даже собственные вещи казались ему чужими, особенно то, что приходилось носить на работу, он постоянно ощущал, будто одалживает их, с целью непременно вернуть после использования прежнему владельцу – так и просидел несколько вечеров на чужом диване, смотря чужой телевизор и питаясь чужой едой, затем шёл спать в чужую холодную постель. Счёт времени он потерял полностью, точнее, просто его не ценил, убивая на бесчисленные занятия, которых в наше время можно найти в избытке, даже не выходя из дома. Потом вдруг неожиданно случилось два выходных, которым Фёдор было обрадовался, понадеявшись, что найдётся время собраться с мыслями, однако и они прошли так же бессмысленно и в таком же умственном оцепенении как и будни. Он носился со своими чувствами с подрастковой беспомощностью и не знал, что с ними делать. Выглядело это так, будто вырвали у него изнутри всё содержимое, и ходит теперь по земле лишь пустой скелет, бессмысленно сверкая безгубой улыбкой.