Марику кольнул стыд. За собственную мелочность, за алчность, за лежащие в кармане рюкзака семечки.
— Но ведь люди не знают, что здесь можно чему-то научиться. Им сказали: «Вот семечки, вот конец пути, а за ним — осуществление желаний». Разве можно их винить?
Морэн улыбнулся. Без упрека и без слов. И в этой улыбке проглянула многослойная мудрость, накопившаяся за годы хождения по местным тропам, за гирлянды тихих вечеров у крыльца, за часы кропотливого анализа и сложных размышлений.
Она заметила, что он часто молчал. Не тратил лишних слов, не спорил, не корил, не наставлял — просто жил и постигал что-то свое. И ей, как любопытному щенку, отчего-то хотелось ненадолго задержаться у его ноги. Побыть рядом. Вдохнуть тот же воздух, каким дышит он, пропитаться теми же мыслями…
Странное желание. И вообще в последнее время ее постоянно обуревали странные желания; пришла с конкретным намерением и, кажется, за три дня полностью растеряла его. Сидела теперь непонятно где, у затерянной в бескрайнем лесу хибары, и наслаждалась компанией почти что незнакомца. А главное, и уходить-то не хотелось.
Одежда высохла. Солнце скрылось за плотным переплетением листвы и веток, костер почти прогорел. Майкл отошел в дом, Марика почему-то подумала про сервала.
Она отыскала его — мокрого и взъерошенного — под дальним деревом.
— Арви, иди сюда. Я тебе мяса принесла. Поешь. Ну иди, не бойся…
Кот жадно смотрел на мясо, но с места не двигался, лишь настороженно подергивал длинными ушами.
— Ну давай же, Арви! Пора уже понять, что ничего я тебе не сделаю.
Как приблизился проводник, она не услышала, но при звуке его голоса не вздрогнула.
— Вы дали ему имя.
Марика смутилась.
— Дала. Раз уж он идет за мной, — она робко улыбнулась. — Я его кормлю иногда.
— Теперь он ваш. Раз вы дали ему имя.
Морэн ушел, и Марика, растерянная и удивленная — как это, кот теперь ее? — осталась стоять на месте.
На лес неслышно опускались сумерки.
* * *
Толстовка напиталась запахом костра.
Надевая ее, Марика чувствовала сожаление. Ей самой нечем развести костер — не посидеть одной, не полюбоваться всполохами огня, не поговорить о мелочах или о важном, не поделиться мыслями и чаем. Дальнейший путь, который ей предстоит идти, не с кем будет разделить. Она вновь одна.
Желание пришло неожиданно, ворвалось, как, бывает, врывается в сердце мечта — искрящаяся, светлая и настолько сильная, что противостоять невозможно, и она поддалась. Расстегнула упакованный уже рюкзак, нащупала дно, отыскала пальцами мешочек.
Он сказал, что ему пора. Пора проводить занятие, и, значит, пора и ей, но все же она попросит об этом одолжении, попросит со всей искренностью и от всего сердца.