– Ну и что, Искер же мы сумели отстоять, значит, наша взяла, – возразил – Максим и, задорно подмигнув, добавил: – Да не кипятись ты понапрасну, и о том, что Лихаря с Тимохой отпустил, не сожалей, когда к Ивану в руки попадешь, тебе сие зачтется.
– Насмехаешься, казак, – с угрозою промолвил Маметкул, кладя ладонь на рукоять клинка.
– Ничуть, – невозмутимо заверил Бешененок. – Княжич обещал Кольцо тебя в Искер доставить на аркане, и то, что атамана нет в живых, для Ваньки ничего не означает. Он слов на ветер не бросает, а уж теперь-то непременно исполнит свой зарок.
Маметкул не то, чтоб испугался, но ему сделалось немного не по себе. Далее вести беседу стало не о чем.
– Выходит, не договорились, – заключил царевич. – Получается, что так, – кивнул Максимка.
Ордынский воевода уже собрался было гордо удалиться, но, глянув напоследок на уруса, неожиданно спросил:
– А ты кто будешь родом? Ликом-то не столь на московита, сколько на татарина похож.
– Моя мама крымчанкою была. Только нету на Дону ни русских, ни татар, ни литвинов с ляхами, все мы там одна семья – казаки вольные, – сказал Максим.
– Видать, поэтому и непонятные такие.
– Это чем же непонятные?
– Да тем, что чем вас больше бьешь, тем вы сильней становитесь, а от безысходности и вовсе невозможное творите, как сотни давеча.
– Уж извини, какие есть, – развел руками молодой есаул.
– Ну, стало быть, прощай, казак.
– Прощай, татарин.
Вернувшись в крепость, Бешененок первым делом поинтересовался у Соленого:
– Куда Назара отнесли?
– Атаман его к себе забрал.
– Что, шибко плох?
– Вовсе безнадежен, до утра навряд ли доживет.
Лихарь помер в тот же вечер на руках у Ермака. Перед самой смертью он спросил:
– Сейчас что, ночь иль уже утро?
– Полночь скоро.
– Это хорошо, коль новый день еще не начался. – Чего ж хорошего? – удивился атаман.
– Получается, что мой последний день стал самым главным во всей жизни, такое далеко не каждому дано, – прошептал Назар и умер тихо, без предсмертных судорог. Ермаку вначале даже показалось, будто бы он просто заснул.
48
Вопреки предположению Максима, поправлялся Княжич очень медленно. Дело было даже не в ноге, которая оказалась не сломана, а лишь выбита в колене. Разумеющий в знахарстве Семка ее вправил, да так ловко – только кости щелкнули. Обмороженные руки и лицо тоже быстро зажили, но с застуженным нутром все оказалось гораздо хуже. Две недели Ваньку била такая лихорадка, что порой впадал в беспамятство. Когда же жар пошел на убыль, начался надсадный кашель.
– Ну все, зачахну, как князь Дмитрий, – стал уже подумывать Иван. Однако снова выручил Соленый. Поняв, что дело вправду худо, он принялся поить болящего отварами из трав, собранных еще весною, да натирать барсучьим салом, и Княжичу полегчало. Но, как говорится, нет худа без добра, а добра без худа. Пока хворал, Иван почти не думал про еду, а тут почуял волчий голод.