Когда Семен поближе к вечеру принес парящий казанок, он с жадностью набросился на хлебово. Съев две ложки несоленой похлебки, в которой плавали кусочки конины да редкие зернышки пшеницы, есаул почуял приступ дурноты и вопрошающе взглянул на своего целителя. Увидав в его запавших от недоедания глазах голодный блеск, Ванька сразу же понял, что к чему.
– Неужели все так плохо?
– Да чего ж хорошего, считай, уж скоро месяц, как в осаде сидим. Хлеба с солью совсем нету, одной кониной и питаемся, – тяжело вздохнув, посетовал Семен. – Оно, конечно, и хужей бывало. Мне так сапоги с ремнями доводилось грызть, но только непривычны наши казачки к подобной снеди, все почти что животами маются, у многих зубы стали выпадать, а князь намедни вовсе помер.
Весть о смерти Болховского огорчила Ваньку. Царев наместник был не так уж плох, по крайней мере, зла не сделал никому.
– Прими с миром его душу грешную, господь, – перекрестился Княжич и спросил: – А что казаки говорят?
– Вчера на круг Ермак нас созывал. Хотели было на вылазку пойти да отогнать ордынцев от Искера, но решили обождать, покуда ты поправишься. Все, как один, на твою удачу надеются, атаман.
– Какой я атаман, – махнул рукою Княжич.
– Самый настоящий, наравне с Мещеряком, вчера и выбрали всем войском, заместо Кольцо, а есаул у нас теперь Максим Захарович.
О том, что сам он за отвагу и смекалку, проявленные при отражении штурма, возведен в хорунжии, Семка скромно умолчал.
– Ну что ж, коль атаманом выбрали, надобно вставать, как говорится, положение обязывает, – улыбнулся Княжич. – Подай-ка мне кунтуш, пойдем, на супостатов глянем, авось что-нибудь толковое на ум придет.
Опираясь на плечо Соленого, он в первый раз за три недели, что минули со дня гибели Кольцо, переступил порог своей обители, в которой под иконой Богородицы попрежнему горела неугасимая лампада.
На дворе уже стемнело и, как обычно, к ночи крепко приморозило.
«Благодать-то какая. Казалось бы, живи да радуйся, а нам снова со дня на день в пекло голову засунуть предстоит. Хотя, наверно, лишь ходя по краю и можно научиться жизнь по-настоящему любить», – подумал Ванька, вдохнув, пьянящего не хуже, чем вино, морозного ветерка.
У ворот казаки встретили Бешененка, который совершал обход выставленных на ночь караулов.
– Ну что, поднялся? Надоело, видно, на печи бока отлеживать, – сварливо пробурчал Максим, но, не совладав с обуявшей его радостью, бросился к Ивану.
– Да тише ты, чертяка бешеный, еще задушишь невзначай, – взмолился Княжич и, еле выбравшись из есауловых объятий, попросил: – Расскажи-ка лучше, как у нас дела, чем татары дышат?