– А что тут говорить, пойдем на башню, сам все увидишь, – предложил Максимка.
Взойдя наверх, Иван взглянул по сторонам. Сибирцы разожгли уже костры, и Искер был как бы в огненном кольце.
– Да, основательно обосновались нехристи, даже юрты свои приволокли, – задумчиво промолвил он.
– Не говори, обложили так, что и ночью не пройти, – кивнул Соленый. – Мы на днях вон с есаулом попытались пробраться к лесу, чтоб еловых веток для отвара наломать, от зубов он очень помогает, так еле ноги унесли.
– Надо среди бела дня по ним ударить, их до трети днем-то разбредается. Кто грабить остяков уходит, кто за рыбой на Иртыш идет – тоже ведь живые люди, тоже жрать хотят, – предложил Максим.
– Нет, месяц – наше солнышко казачье, а ночка темная – сродная сестра, – возразил Иван и указал перстом на войлочный шатер, что был, раскинут вдалеке, у самой кромки леса, но в аккурат напротив крепостных ворот. – А там что?
– Там, похоже, сам царевич с мурзой расположились, – предположил Семен.
– Вот с них-то и начнем, с этих сволочей особый будет спрос, – с угрозою промолвил Княжич.
– А я что говорил, – шепнул Максимка Семке. – Ванька из любой, даже самой распаскудной западни отыщет выход.
– Чего там шепчитесь? – строго вопросил новоявленный атаман.
– Да это я тебя расхваливаю.
– Смотри, не сглазь, – печально усмехнулся Княжич и, еще раз взглянув на вражье логово, добавил: – С Ермаком бы надо повидаться. Проводи меня, Семен, к нему, а то нога подкашивается, только с лестницы свалиться недоставало.
49
Простившись с Семкой на крыльце обители покорителя Сибири, Княжич принялся стучаться в дверь. Ответили не сразу, Иван уже собрался было уходить, когда лязгнул засов и на пороге появился явно чем-то взволнованный Ермак.
– А я гадаю, кто там, на ночь глядя, заявился. Уже подумал, не случилось ли чего, – сказал казачий вождь, при этом в голосе его звучали радость и смущение одновременно. – Ты как, совсем поправился? – спросил он, обнимая, Ваньку.
– Выходит, так, коль на ноги поднялся, – ответил тот. – Ну проходи, садись, в ногах-то правды нету. Надо нам с тобою кой-чего обмозговать.
Едва переступив порог, Княжич сразу уяснил причину беспокойства атамана. Убранство горницы почти не изменилось, но постель, задвинутая в дальний угол, теперь была укрыта занавеской, на которой красовался Надькин розовый платок.
«Зря, похоже, беспокоился я за подругу юности – эта нигде не пропадет, что в Персии, что здесь, в Сибири, нужную постель легко отыщет», – равнодушно подумал Ванька, к удивлению своему не ощутив ни малейшего укола ревности, а вслух сказал: