– Никого я никуда не посылал, у Кучума без меня доносчиков в избытке. Мы с тобой еще подумать не успеем, что и как, но ему уже все наши помыслы известны, – огрызнулся Карача и по-дружески добавил: – Понапрасну не греши на старика, у меня и так грехов хватает, а за то, что не поехал к хану, извини. Ну ты здраво рассуди – тебя Кучум лишь пожурил по-родственному и ты доселе ходишь сам не свой, а что б со мною было? Ведь мы же для него, что пыль под сапогом.
– Я не пыль, я воин, – гордо возразил Маметкул. – И далее так жить я не желаю.
– Тогда в казаки подавайся, – засмеялся Карача, кивая в сторону Искера. – У них нету ни рабов, ни господ – все равные.
– Как так нет господ, а Ермак?
– Дался вам этот Ермак, да он всего лишь старший среди равных. Его убьем, они другого атамана выберут, только и всего.
– Так что ж, на казаков совсем управы нет? – изумился царевич.
– Еще как есть, они ослушников не хуже нашего карают, сажают заживо в мешок да топят в речке, но не по прихоти вождя, а всем кагалом37 судят преступника. Ничего не скажешь, казаки по совести живут, потому и сильные такие, – заключил мурза.
Заметив, что его слова произвели на Маметкула сильное впечатление, Карача язвительно спросил:
– Что, никак, к урусам захотел уйти? Так не советую, пес волку не товарищ.
– Что ты мелешь, старый дуралей, убирайся к шайтану со своими домыслами, – заорал царевич.
– И то верно, пойду наложниц навещу, у них и заночую, а то всерьез рассоримся, – блудливо усмехнулся мурза, не подозревая, что бранный окрик Маметкула спасает ему жизнь. Хотя, как знать, чутьем на всякие невзгоды хитрый старец, наверно, мог бы потягаться с самим Ванькой Княжичем.
Уже переступив порог, он оглянулся и строго заявил:
– А вот шайтана к ночи не надо б поминать. Нам с тобой его пуще хана надо опасаться. Уж он-то брата своего нам не простит вовек.
Спровадив Карачу, царевич улегся на лежанку из пушистых лисьих шкур. Помимо воли, взгляд его упал на орленую кольчугу и пистоли, которые мурза повесил на стену в знак победы над ватагою Кольцо.
– Врешь, старик, не в совести да вольности, а в этих луках огненных урусов сила, – подумал он. Однако тут же вспомнился молоденький казачий старшина. – Совсем еще юнец, но к Ермаку не побежал, как, мол, быть, что вершить, а самолично решил Искер отстаивать, стало быть, не только в зелье огненном все дело.
От этих мыслей Маметкулу сделалось совсем тоскливо. Проворочавшись на своем роскошном лежбище почти до середины ночи, он уже начал было засыпать, как вдруг услышал какой-то странный, похожий на предсмертный, вскрик. По-хорошему, конечно, надо было выйти из шатра да проверить караулы, но истомленный безрадостными думами царевич лишь махнул рукой: