Иван покорно последовал ее примеру. Одевшись, он почувствовал в кармане тяжесть выданного князем кошеля. Недолго думая, есаул достал его и протянул Еленке.
– За любовь, никак, желаешь расплатиться? – полушутя, полусерьезно спросила та. – Так я собой пока еще не торгую. Чего-чего, а деньги, слава богу, есть. Кое-что от прежней жизни княжеской осталось.
Испытующе взглянув на зардевшегося от обиды Ваньку, сумасбродка открыла лежавший в сундуке ларец. Иван окинул равнодушным взглядом ее сокровища: обильно пересыпанные золотыми монетами диадемы, ожерелья, браслеты и прочие дары покойного Воловича, затем, захлопнув крышку, поучительно изрек:
– Больше никому не показывай. Уже не маленькая, пора бы знать, как золото из человеков умеет алчных душегубов делать.
Положив поверх ларца свой кошель, он в свою очередь спросил:
– Плата за любовь, говоришь? Что ж, может быть, и так, я об этом как-то не подумал. Помню только, что отец, с войны возвращаясь, всю добычу маме отдавал. У моих родителей было так заведено.
Теперь настала очередь краснеть Еленке. Незатейливые Ванькины слова повергли ее в сладостный трепет. Нет, не бескорыстие есаула смутило своенравную красавицу. Это жадный человек, при случае, способен бесстрашье проявить, а истинные храбрецы никогда скупыми не бывают, склад души у них иной. Разве может о корысти печься тот, кто жизнь свою ни в грош не ставит. Поразило юную вдову Иваново спокойствие и уверенность в себе. Он, конечно, догадался, да княгиня и сама дала понять, кому обязана своим богатством. Однако ни тени злобы иль уничижения не увидела Еленка на лице любимого, когда напомнила ему о бывшем муже. В зеленовато-карих есауловых глазах была лишь истинно мужская мудрость. Глядя на Ивана, синеглазая вещунья наконец-то поняла, почему сотни суровых воинов так верят есаулу, смело отдают в его украшенные самоцветами по-женски нежные руки свою судьбу. Поняла Еленка и другое: «Только он спасти меня может. Одна, без Ванечки, среди совсем чужих людей я просто-напросто помру».
Словно маленькая девочка, заплутавшая в темном лесу и наконец увидевшая свет между деревьев, она шагнула было к Княжичу, намереваясь, пусть даже униженной мольбой, упросить взять ее в жены, но вдруг остановилась. Отважной дочери погибшего полковника припомнилось, что точно так же на нее смотрел в жуткий миг их расставания Гжегож Шептицкий.
«Нет, мне и Гжегожа бог не простит, а с Иваном что случись – одно останется, руки на себя наложить и гореть в геенне огненной», – подумала Елена.
Может быть, любовь да страх, объединившись, и одолели б дерзкий нрав красавицы, оставайся они с Княжичем наедине. Глядишь, и разрыдалась бы гордая шляхтянка на казачьей груди, но за порогом раздался знакомый кашель Новосильцева. То ли хворь напомнила князю о себе, то ль таким манером он решил дать знать постояльцам о своем возвращении.