Надо держать глупую упрямицу голову.
Больно! — ватрушечки…
* * *
Карл Строгий хохотал, едва не плача.
Смех государя утратил естественность. Так хохочут игрушки, творения умельцев механикусов, пока у них завод не кончится. Герцог застыл изваянием; чудилось, что скорлупарь прибил Карла Строгого гвоздем к креслу и его высочество, словно бабочка в коллекции ребенка, не в силах изменить позу.
Горло и рот сорентийского владыки ритмично подергивались, исторгая наружу все новые порции жутковатого веселья.
А Реми Бубчик прикипел взглядом к отражению в кирасе. На шее скорлупаря вздулись мышцы, плечи напряглись, словно под тяжестью небесного свода. Тело настойчиво требовало: отвернись, идиот! Но руки убогого, мощные, жилистые, мускулистые руки акробата сжали голову, как тисками, вцепились пальцами в виски, уперлись ладонями в щеки — не позволяя шевельнуться, вынуждая терпеть и смотреть.
Руки против шеи и плеч.
И руки — побеждали.
Голова скорлупаря подергивалась от напряжения. По лицу текли ручьи пота. Реми дышал надсадно, с хрипом, как бегун в конце чудовищно длинной дистанции, но глаз от кирасы не отводил. «Овал Небес! — беззвучно охнул малефик. — Он замкнул “мановорот” в кольцо!»
Вряд ли несчастный понимал, что делает. Вряд ли осознавал, что убивает себя. Сейчас это не имело значения. Призрачные руки-невидимки зашарили по Зале Альянсов. Они сгребали всю ману, до какой могли дотянуться, и швыряли в «прободную язву», разверзшуюся во лбу Реми. Обеспокоенно зашевелился Просперо Кольраун, вздрогнул Лоренцо Фериас, а захватчики продолжали грести, собирать — и бросать пригоршни краденой маны в ненасытную прорву.
Отражение парня в кирасе мигнуло и расплылось. В глубине полированного металла распахнулась дырища. Там копошились мириады кликуш, сливаясь в единую безликую массу. Все они были заняты делом. Плоды их стараний — тонкие аспидно-черные жгутики — свивались в лоснящуюся змею. Неприятно извиваясь, змея струилась наружу, опутывая кольцами Реми Бублика. И не понять, где кончается дырища и начинается зала.
Дурной глаз в чистом виде.
Квинтэссенция порчи.
Даже у привычного к таким вещам малефика волосы встали дыбом. Со «змеей» скорлупаря мог сравниться разве что черный Петух Отпущенья сусунитов. Но петух был вполне материален, а здесь… У гадины не было ни начала, ни конца. Она струилась в обе стороны, в дырищу и из нее; движение завораживало, сводило с ума.
В провале вспыхнул огонь. Змея конвульсивно дернулась, стискивая Реми в смертоносных объятиях, — и Андреа увидел. В дырище, смешной и нелепый, возник маленький Реми Бублик с факелом в руке. Прыгая и кувыркаясь, он метался в толпе растерявшихся кликуш. Жгутики, тянувшиеся от них, вспыхивали, треща и корчась от жара, огонь перекидывался с одного на другой.