Он ждет, не прозвучат ли они еще раз. Но выступления окончились. Толпа колыхнулась. Кто-то начал первый, за ним подхватили другие. Высоко, высоко понеслась песня. Люди поют отцу и Максиму прекрасные гневные слова, от которых несется вихрь, гнущий деревья, и гнев вздымает волосы на голове. Алексей не может петь, уста его скованы, и лицо словно застыло.
Со стуком падают на крышку гроба комья земли. Уже не видно белых досок. Алексей вздрагивает, — так неожиданно раздается залп почетного салюта. Еще и еще раз. Теперь перед ним только холмик глины, под ним лежат оба — отец и Максим.
И только теперь мать падает на землю без крика, без слов, без звука, как срубленное дерево.
Алексей опускается на колени и кладет ее голову себе на плечо. Женщины помогают. Откуда-то приносят воду, и под ее холодными брызгами мать открывает глаза. И снова, как раньше, в молчании встает и смотрит на холмик рыжей глины. Человек в форме и другой в такой же кожаной куртке, как отец, что-то говорят матери. Алексей не слышит слов. Он терпеливо ждет, чтобы они кончили. А потом берет ее под руку и говорит взрослым, серьезным голосом:
— Пойдем, мама.
Мать минуту словно не понимает, что от нее хотят, но потом кивает головой и позволяет сыну увести себя. Алексей чувствует, как тяжело опирается она на него, и это наполняет его грустной, мучительной гордостью. Они медленно идут вдоль улицы домой.
Дома. В углу лежит недошитый костюм управляющего мельницей и на доске стоит давно остывший утюг. Мать подходит и кладет на утюг руку — осторожно, ласково. Ее глаза смотрят куда-то в пространство.
— Тебе нужно лечь, мама, — говорит Алексей, и мать слушается его. Он подводит ее к кровати, снимает туфли, к которым прилипли рыжие комья глины. Укрывает ее платком.
— Спи, мама.
Мать всматривается в него. Привлекает его ближе к себе. Еще раз внимательно смотрит в глаза, на его втянутые щеки.
— Какой ты уже большой, сынок, — говорит она тихим голосом. Веки опускаются на глаза, она засыпает.
Алексей подходит к окну и смотрит на улицу. Напротив, на домике, где разместился местечковый совет, развевается красный флаг. Теперь он там уже и останется.
Сын комиссара Дороша суровыми глазами смотрит на входящих и выходящих людей. Он кусает губы и чувствует на них вкус крови и еще какой-то горький привкус — неужели той глины, которая придавила отцовский гроб?
По улице пробегают мальчишки. Они по привычке оглядываются на окно, из которого смотрит Алексей. Но его не тянет к ним. Он уже взрослый, сын комиссара Дороша, повешенного белыми.