– Я хотела обсудить с вами конкурс на лучшую идею к двухсотлетию ГООУПиОАатСДиРН.
Казалось, заметку о нем я писала в другой жизни – хотя на самом деле прошло всего четыре месяца. А для меня и того меньше.
– Насколько я помню, вы больше не являетесь сотрудником студенческой газеты.
Нет. Новый главред, старательно кося куда-то поверх моего плеча, сообщил, что им срочно нужен был ассистент, поэтому мое место уже заняли. Честно говоря, не очень-то хотелось. Почти вся наша компания поменялась, Оливер, Моника и Жако ушли, окончив последний курс, а после анонимок в редакции мне было как-то не по себе. После того, что я узнала о ритуале, ГООУ вообще казался мне еще менее уютным местом, чем прежде.
– Я пришла не как сотрудник редакции. Я хочу предложить свою идею.
Секретарь ректора зевнул, деликатно прикрывая рот ладонью. Посмотрел на часы.
– У вас есть две минуты, мадемуазель.
– Памятник. Тем, благодаря кому ГООУ стоит и будет стоять.
– Не думаю, что господин ректор одобрит. Вопреки слухам, он достаточно скромен, когда дело касается его изображений.
– Я говорю не о нем.
На стол лег листок. Шестьдесят имен. Тысяча восемьсот шестнадцатый. Тысяча девятьсот шестнадцатый. Две тысячи шестнадцатый год. Двадцать человек раз в сто лет. Плата за безопасное пространство для студентов из обоих миров.
Это было глупостью с моей стороны. Мессир Джонатан, как и ректор, прекрасно знали о моем не совсем следовавшем правилам ГООУ «расследовании», и бросать им обвинения в лицо было неумно и уже не нужно. Но…
– Зачем вам это, мадемуазель? – задался тем же вопросом чернокнижник.
– Они не заслужили смерти, – я уже начала говорить, как Диз. К слову о дурном влиянии. Но сейчас я понимала, что он имел в виду этой фразой. – Но еще меньше они заслуживают забвения.
Раньше, считая себя человеком, я думала, что есть две смерти. Первая – когда ты умираешь. И вторая – когда тебя забывают, самая страшная и окончательная. Когда не остается никого, кто знал бы о твоем существовании. Я не могла вернуть жизни голосам, навсегда застрявшим в университетском вай-фае. Но если я могу сделать что-то, чтобы их прошлое не исчезло бесследно, я это сделаю.
– Я передам ваше предложение на рассмотрение, – листочек с фамилиями спланировал на кипу таких же.
Едва ли ректор узнает о его существовании. Но это была лишь первая попытка. Я поднялась с неудобного стула для посетителей и пошла к двери.
– Мадемуазель Соколова! – окликнул меня секретарь. – Я помню каждое из этих имен. Сумеете ли вы не забыть их?
– Простите?
Я обернулась. Должно быть, растерянность отразилась на моем лице, раз мессир Джонатан решил объяснить: