— Поговорим лучше на улице.
Сидеть в пустой квартире один на один было невыносимо. Вообще разговор этот был не нужен, зачем согласилась, непонятно.
Они бродили по центру, Инара специально выбирала места, где больше народу, Замятин трепался о погоде, о лете, о небе, — короче, нес всякую чушь. Инара отвечала односложно и невпопад.
— Давай все-таки сядем, — увлек он ее на темную скамейку.
«А Мурад уже сидит», — вертелось на языке, наслушалась в милицейских коридорах крылатых фраз. Но не сказала — вульгарно и пошло.
— Меня пригласили в Москву в аспирантуру, работать буду младшим научным сотрудником в НИИ прокуратуры, — сказал Замятин.
— Поздравляю.
— Спасибо, но я пришел не для того, чтобы похвастать.
— А для чего?
— Хочу, чтобы ты поехала со мной.
— Спасибо, мне и здесь неплохо.
— Инара, я люблю тебя, любил и буду любить всегда. Мы уедем, забудем весь этот кошмар, мне обещали вначале комнату, потом квартиру…
— Я это уже когда-то слышала.
— Что?
— Помнишь, после выпускного ты тоже клялся в вечной любви и дружбе. А потом тем же ножом, которым вырезал на дереве наши имена, зарезал Сергея. Чего стоят твои клятвы, Вова?
Он промолчал, сделал вид, что не заметил, хотя по-прежнему не выносил, когда его называли Вовой.
— Но это ведь совсем другое дело. Подумай, Москва — это перспективы, это большие возможности.
— И о перспективах я тоже уже слышала.
— Но ты ведь любила меня и, я уверен, не перестала. Да, мы тогда поссорились. Я был не прав, ты была не права. Но нам было хорошо вместе. В общем, я не хочу городить банальности, оправдываться и объяснять каждую мелочь, давай начнем все с чистого листа.
— Начинай лучше сам, лист будет еще чище.
Она встала и ушла, не оглядываясь, а он не бросился ее догонять.
Через месяц пришло из Москвы первое письмо. О любви он уже не писал, но по-прежнему звал в столицу. Она не ответила, но письма приходили с завидной регулярностью: одно в неделю.
В декабре умер отец. Инфаркт свалил профессора Филиппова прямо у операционного стола. Замятин примчался в Свердловск и вел себя так, как будто умер его отец, а не ее. Стоял рядом с Инарой на кладбище с вдохновенно-скорбным лицом, распоряжался на поминках, даже написал пламенный некролог в «Уральский комсомолец».
Конечно, Инара была ему благодарна, но благодарность, разумеется, не могла воскресить любовь, которой никогда не было. И все-таки, когда он зашел попрощаться и снова предложил поехать с ним, хотя бы не насовсем, как бы в гости, посмотреть Москву, сменить обстановку, развеяться, она согласилась.
Москва показалась ей убогой: грязная каша на тротуарах вместо шикарных уральских снегов, десятиметровая Вовина комнатушка в коммунальной квартире вместо огромной четырехкомнатной квартиры, затурканный народ в каких-то бесконечных очередях, даже сердце родины — Красная площадь — и та была тесной и унылой.