В Маньчжурских степях и дебрях (Любич-Кошуров) - страница 64
Нож звенит и лязгает по камням. И тогда Рябов учащает удары. Кажется, огненные серебряные языки выскакивают из земли и опять уходят в землю.
Глухо звенит нож под землей, встречаясь с камнем… Песчаниковый камень разбился под ножом и рассыпался как ком затверделой грязи.
Рябов на минуту приостанавливает работу, поднимает голову.
Лоб у него весь в поту. Рукавом курмы он проводит по лбу. На спине намокшая от пота курма прилипает к телу; там между лопатками на курме темное в ладонь мокрое пятно.
Временами на Рябова во время этой работы находило какое-то странное состояние.
Голова будто пустела. Зачем он тут? Что он делает? Глаза не мигая глядели вперед, взгляд будто рассеивался по предметам.
— А! — загоралась мысль, — вот зачем… Крест…
Опять он нагибался… Почти отчаяние вспыхивало в лице и в глазах… И сквозь это отчаяние сверкала злоба…
Вот зачем! Вот зачем.
Раз… Раз…
А на десницах блестят слезы… И зачем все это… Зачем тут Манчжурия, а не родная деревня!
О, чтобы вас, нехристи!
Опять попался камень… Лязгнул нож. И кажется ему, что не в земле лязгнул нож, а в нем самом. Будто по сердцу царапнул… До последней степени напряглись и натянулись нервы… Точно кожу с него сняли, и каждое прикосновение жжет огнем.
Вот тебе, вот тебе!
Ямка уже давно была готова. Стоило только выгрести землю и осколки камней… Он все продолжал копать.
Самое ужасное для него было сейчас самое последнее: когда придет время опустить в яму крест. Иногда ему казалось, что время уже пришло.
Пора!..
И вдруг тоска разливалась в нем. И казалось ему, что все, что он делал до той минуты, вся его жизнь в Манчжурии совсем лишнее и ненужное…
Клубком к горлу подкатывались слезы…
Нет, еще рано… Надо глубже…
Слезы капали на взрыхленную землю… Нагнувшись опять начинал он свою работу…
Нет, теперь довольно… Пора!
Он бросил нож и стал выгребать землю… Он захватывал землю полными пригоршнями и высыпал около ямы.
Опять набежали слезы.
Теперь уж он не торопился…. Довольно… Нужно!.. Могут схватить, если увидят крест… Товарищи говорили. Разве он сам? Товарищи…
Ямка, наконец, очистилась.
Он заглянул в нее и вздрогнул от ужаса… Будто живого человека собирался закопать он, дорогого и близкого… Будто душу свою закапывал…
Опять разлилась тоска…
Нет, нужно… Пора! Он снял крест…
Крест у него был медный стершийся, на суровом шнурке с двумя узелками.
И как только увидал он его и этот шнурок с двумя узелками, еще больней ему стало, еще мучительней заныло сердце.
Будто он вдруг стал меньше, совсем, совсем маленьким, как в тот раз, когда он лежал на кане, а под каном трещал сверчок…