— Тебе кто командир?! Сюда!
Теша вскочил с коленей.
— Не закрывай! — завопил я.
Однако в зиндон уже опустилась непроглядная тьма. Я нащупал одеяло и сел. Темнота и тишина — это, конечно, не полная сенсорная депривация, хотя для того, чтобы сдвинулось сознание, достаточно и их. У меня пока ни разу не случались галлюцинации, но я со страхом ждал, когда они начнутся…
В серой полутьме я взобралась на крышу по приставной лестнице. На краю кровли виднелась какая-то смутная тень. С вечера до рассвета наверху постоянно торчит «каравул», часовой, — делает вид, что охраняет, а вернее всего, спит.
Каравул не спал или проснулся и, хотя узнал меня, гавкнул:
— Э?!
Я подошла и сказала:
— Кыш отсюда! Я буду здесь сидеть.
Он мало, что не подчинился, еще и прикрикнул:
— Э, чего?!
— Не слышал? Катись вниз. Это мое место.
— Э, женщина, ты что?
— Не уйдешь, скажу Зухуршо, что ты ко мне приставал.
Каравул, ясное дело, струсил:
— Сестра, если уйду, командир ругать будет.
— А Зухуршо тебе голову откусит.
— Э-э-э… — и он потопал к лестнице, тихо ругаясь и беззвучно громыхая по жестяной кровле.
Я села на краю крыши и стала смотреть на небо, светлеющее над изломом горного хребта. Во рту остался тошнотворный привкус от имени Зухуршо, которое вырвалось у меня само собой. Еще вчера я и представить не могла, что буду так легко произносить его вслух. Но сейчас мне было все равно. Все чувства тонули в каком-то тяжелом сером тумане.
Это третий день. Последний. Назавтра ожидалось возвращение Черноморда. Правда, мне почему-то казалось, что он никуда не уезжал, а просто прятался, не появлялся мне на глаза. Как чудовище в «Аленьком цветочке». Только не доброе, щедрое и великодушное, как в сказке, а злое и хищное. Я с ужасающей ясностью представляла, что должно произойти следующей ночью. С такой отчетливостью, будто это происходило на самом деле. Как будто уже произошло. Не хочу даже пересказывать, насколько все страшно и омерзительно.
Нет, я не позволю. Либо с ним, либо с собой что-нибудь сделаю.
Подобные мысли мелькали еще дома, в Талхаке. Наверное, каждый человек хоть раз в жизни о таком думает. Я утешалась, обдумывая — тогда еще не всерьез — разные варианты. Представила себя висящей с высунутым языком и вытаращенными глазами и мне стало дурно. Гадость какая! Утопиться в речке, отравиться… Тоже ничуть не лучше. Раздувшаяся в воде утопленница, или почерневшее от яда лицо, скрюченное тело… Б-р-р… Отвратительно. Нет, так — бесцветно, бессильно, покорно — нельзя уходить из жизни! Я вспомнила рассказы о таджикских девушках, сжигавших себя заживо. Прежде я удивлялась: разве нельзя как-нибудь по-другому? Чтоб умирать было не больно. Теперь, кажется, понимаю. Только так можно выразить гнев, возмущение, вызов, непокорность. Меня охватило странное чувство, что эти сгоревшие девушки — мои сестры. Я вспомнила картину «Свобода на баррикадах» и представила, как размахиваю огромным пылающим факелом и веду за собой бесстрашных отчаявшихся девушек всего Таджикистана…