Даврон на плацу жучил какого-то из душманов. Тот нагло лыбился, но молчал. Закончив с ним, Даврон повернулся ко мне:
— Тебе чего?
Держался он по-прежнему отстраненно.
— Я сейчас выяснил кое-что… — начал я.
— Ну и?
— Ты знал про мак? С самого начала знал?
Даврон мрачно:
— Не лезь в здешние дела. Тебя они не касаются.
— Очень даже касаются. Ежу понятно, куда пойдет эта дрянь. В Россию.
— Прикажи Зухуру не выращивать, — предложил Даврон насмешливо.
— А ты что же?! Примешь участие?
Взгляд его не стал теплее, но лед словно бы треснул. Не сомневаюсь, что Даврон испытывал мощный внутренний конфликт, и, насколько понимаю, он — законченный интроверт. Никогда и ни с кем не делится переживаниями. Так почему он внезапно приоткрылся, начал оправдываться? Сработал эффект случайного попутчика? Вряд ли. Вероятно, я случайно произнес кодовое слово, открывшее замок. Может, подействовало не слово, а интонация или бог знает что еще. Впрочем, это лишь догадки.
— Я Сангаку обещание дал, — сказал Даврон. — В тот день, когда с тобой познакомился, шестнадцатого марта. Он вызвал, вхожу к нему, он говорит: «Садись». Раз предлагает сесть, разговор важный. Сангак говорит: «Даврон, надо одно дело сделать. Кроме тебя, послать некого. Это моя личная просьба. Нужно человеку помочь. Он продукты на Дарваз доставляет, возьми своих ребят, поедешь с ним, будешь охранять». «В телохранители определяете?» — спрашиваю. Он рявкает: «Пусть сам себя охраняет! Твое задание — караван сопроводить. Потом останешься, присмотришь, чтоб ему не мешали работать. Чтоб спокойно было. И чтоб чужие не лезли». «Что он делать будет?» — спрашиваю. Сангак хмурится: «Тебе не понравится. Мне тоже не по душе, но за человека люди просили, а это политика». «Лады, — говорю. — И надолго?» «Время придет, сам тебя отзову».
Я спросил:
— Выходит, Сангак утаил от тебя, что Зухуршо едет за дурью?
— Да хоть бы и сообщил…
Понятно. Сангак выбрал для щекотливого задания командира, который не позволит местным поселянам бунтовать, но и не допустит по отношению к ним жестокости. Я не устоял перед соблазном ввернуть колкость:
— И ты, стало быть, сменил меч на бич.
— Считай как знаешь, — Даврон уже наглухо закрылся, двинулся прочь, словно мимо пустого места.
— Даврон, постой! Хочу попрощаться. Уезжаю.
Он отозвался безо всякого выражения:
— Прощай.
А затем ледяная оболочка неожиданно вновь раскололась. Даврон приостановился, молвил неловко:
— Не поминай лихом… Помнишь, я в Кургане предупреждал: ты сам за себя отвечаешь…
— До сих пор удавалось.
— Тогда — удачи.
И все. Мы расстаемся, оставшись чужими, случайными встречными, незнакомцами друг для друга. Даврон никогда не узнает, что я сын человека, который когда-то отыскал и спас его в развалинах кишлака, разрушенного землетрясением. Хотя и узнай он, вряд ли смягчился бы. Я помнил слова Джахонгира: «У него нет друзей. Он вообще ни с кем не сближается». Для меня в детстве Даврон был воображаемым братом. Года в четыре я услышал рассказ отца о том, как в день моего рождения он нашел мальчика. Меня заворожила эта история, я долго упрашивал: «Давайте возьмем его к себе, пусть с нами живет». «Да где ж его теперь найдешь?» Разыскать мальчонку, думаю, оказалось бы делом несложным, но родители были слишком увлечены каждый своей работой. Пришлось мне довольствоваться фантазиями: вот мы с ним играем, вот он защищает меня от обидчиков, вот мы убежали в горы, живем в пещере, охотимся на диких коз и жарим мясо на костре… До самой школы он почти постоянно присутствовал где-то рядом. Как могли сложиться наши отношения, если б родители усыновили Даврона? Оттаял бы он, оправился от потрясения, стал настоящим братом или же, к моему разочарованию, остался замкнутым чужаком, мрачным и неприступным?