— Мойше, куда ты смотришь?
— На птиц…
— Да, птицы прекрасны… И так свободны. Я тоже люблю смотреть на птиц, — руки его продолжали колдовать над кусками железа. — Помнишь аиста, которого я смастерил?
— Конечно, помню — на крыше коровника.
Отец печально улыбнулся и сейчас же от приступа кашля согнулся пополам.
— Папа, папа! Что с тобой? Ты нездоров?
Якоб, еще не успев справиться с дыханием, успокаивающе покивал головой:
— Все в порядке, все в порядке… — и снова принялся за работу.
На уродливом остове из приваренных одна к другой ржавых железок, болтов и гаек — по мысли отца, это означало нацистский режим — возвышался человеческий скелет. Руки несчастного огромными гвоздями были прибиты к поперечине деревянного креста, а на локте еще сохранилась белая повязка с голубой шестиконечной звездой. Голова бессильно упала на грудь. За стальными полосами, ребрами, виднелся кусочек сияющей меди. Так мастер хотел показать измученную палачами душу.
Эта работа отнимала у отца последние силы, но что мог сделать Мойше? Вздохнув, он снова повернулся к окну.
Совершенно неожиданно и непонятно откуда на дороге появился ребенок, видимо, только-только научившийся ходить. Он сделал два-три неуверенных шага и шлепнулся прямо перед окном. Мойше бессознательно просунул руку сквозь прутья, чтобы помочь ему. В ту же минуту тяжелый кованый армейский сапог с размаху ударил ребенка в голову, проломив еще хрупкие косточки. Череп словно лопнул, брызнув во все стороны кровью и мозгом.
Мойше похолодел от ужаса, закрыл глаза.
Потом, немного оправившись от потрясения, побрел в глубь мастерской. Отец продолжал работу, время от времени заходясь в кашле.
— Папа, почему Бог не удержит людей от дурных поступков?
— Бог сам уменьшил свою власть над человеком, когда дал ему свободу воли. Человек сам должен выбирать между добром и злом.
— Но ведь добрых людей наказывают!
— Нет. Их не наказывают, они страдают… иногда.
— А разве мы не богоизбранный народ?
— Конечно, ты же сам знаешь.
— Почему же Бог не защитит нас? — голос его зазвенел.
Отец неотрывно смотрел на свое творение.
— Он защитит. Защитит, — очень мягко произнес он.
Мойше побрел прочь. Впервые в жизни он усомнился в правоте отцовских слов.
* * *
Ноги в грубых арестантских башмаках остановились перед окном, потом шагнули назад, и Мойше увидел улыбающееся лицо Давида.
— Давид!
— Как дела, Мойше?
— Хорошо. Только папа все время кашляет.
— Ты присматривай за ним. Сам знаешь, что они делают с теми, кто больше не может работать.
— Ладно.
— И вот еще что… — Давид быстро оглянулся по сторонам. — Передай отцу — это его подбодрит — я слышал, итальянцы говорили, что союзники наступают! Война скоро кончится! Через несколько месяцев нас освободят!