Иван Кузьмич слушал, кивал головой, изредка поглядывая на Растокина, а когда тот замолчал, расстроенно проговорил:
– Святой ты человек, Валентин Степанович! Правду, милок, не все любят, если она к тому же еще и с перчиком.
– Что поделаешь? – вздохнул Растокин. – Как говорится, ты мне друг, а истина дороже.
– Да уж, это верно. Хлеб, воду ешь, а правду-матку режь, – согласился старик. Он как-то весь ссутулился, плечи опустились. – Максим самолюбивый, обидчивый.
– Наши обиды, Иван Кузьмич, делу помеха.
– Это верно… – Иван Кузьмич снял кепку, положил рядом с собой на скамейку, пригладил узловатой рукой поредевшие волосы.
То ли ясный теплый вечер, то ли разговор о служебных делах навеяли воспоминания о давно минувших военных днях. А впрочем, человек в молодости больше думает о будущем, а под старость все чаще вспоминает прошлое. Это, наверное, естественно.
Усевшись поудобнее на широкой скамейке, Иван Кузьмич стал не спеша рассказывать:
– Такая вот ночь ясная, звездная была под Курском в сорок третьем. Лежим мы в землянке, загадываем, какая после войны жизнь настанет. Погадали, покалякали… А на рассвете началось… Здорово тогда нас фрицы танками… Но хребтину мы им все-таки надломили. Силенок к тому времени у нас поднабралось немало. Танков, самолетов, пушек… Воевать стало веселее. Осколком меня там зацепило. Полгода в госпитале проваландался. Ничего, поправился. Медаль за те бои получил. – Иван Кузьмич приумолк, усиленно стал раскуривать погасшую папироску, но у него ничего из этого не получилось, и он снова зажег спичку, прикурил, а потом заключил: – И Берлин брал… Повоевать, словом, крепко пришлось. Сам пятки немцу до Волги показывал, но и на спины фрицев вдоволь нагляделся, до самой Эльбы гнали…
Растокин уже знал от Кочарова, что Иван Кузьмич пробыл на фронте почти четыре года, был храбрым солдатом, войны хлебнул досыта и все, о чем говорил, он видел своими глазами, пережил сам. И вспоминать все это ему действительно было тяжело. Но прошлое крепко сидит в каждом из нас, сурово обжигая память и сердце. Растокин знал это по себе. Он также знал, что опыт прошлого – это и есть те самые зерна, из которых произрастает трудный хлеб истины.
– Прошлое, Иван Кузьмич, – наша история. А историю забывать нельзя. Она многому учит, – сказал Растокин.
– Истинно, Валентин Степанович, истинно, – откликнулся старик. – Не зря говорят, кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет – тому оба вон. Что и говорить, победа нам далась тяжело. Да только ведь без синяков и шишек в большой драке не обойтись. Желательно, конечно, чтобы этих синяков и шишек было поменьше.